возмещения по твердой цене. Готов ассигновать потребную сумму с железоторговой компании, чтобы столь важное дело за безденежьем не стало…
– Нет. Делай, что велено.
Какого черта?! Царь уперся, будто ему меня привести в покорность важнее, чем дело решить. В душе полный corpus delicti по двадцать седьмой статье – как там в артикуле писано: «из злости или упрямства»?! У меня окончательно сорвало клапан:
– Государь! Соблюсти данное людям обещание – вопрос чести. Будучи принужден к его нарушению, я не смогу должным образом командовать теми, коих обманул. Посему мне не остается ничего иного, как просить абшида.
– Вздор! Ежели в армии каждый начнет грозиться, что уйдет, коли приказ не нравится… Изволь исполнять! Или ты мужиков выше государя ставишь?!
Голос – аж стекла дрожат. Гвардейские истуканы у дверей окаменели от страха. Лицо Петра побагровело от прилившей крови, жилы набухли. Ярость исказила черты. Спорить с ним не осмелился бы ни один здравомыслящий человек. Но я к этой категории уже не принадлежал.
– С точки зрения чести слово, данное мужику, так же ненарушимо, как слово, данное государю. Казни меня, если хочешь, – я не могу исполнить сей приказ.
Царь споткнулся на вздохе, будто кулаком под дых получил. Однако исправился. Хмыкнул. Взглянул угрожающе, но уже спокойно и почти весело. «И казню! – стояло в глазах. – Сына не пощадил – думаешь, тебя пожалею?!»
– Арештовать – и в крепость!
Я отдал шпагу своему знакомцу, вбежавшему на монарший зов, и вольной походкой пошел между караульными солдатами. Через полчаса дубовая, окованная железом дверь каземата с грохотом захлопнулась за моею спиной. Через месяц Военная коллегия в полном составе, под председательством генерал-фельдмаршала Меншикова, единогласно и без долгих споров приговорила злодея к смертной казни через отсечение головы.
Но мои злоключения на том не кончились.
