А то я сам не догадываюсь: второй час по вырубкам едем. Кругом дремучие леса, только верст на пятнадцать от завода земля как выбрита. Зимою, наверно, белое пятно в зеленом море с Луны видать. Молодой управляющий, на ходу запахивая шубу, торопится встретить у крыльца:
– Guten Tag, Herr Generalmajor!
– Здорово, Андрей Бенедиктович! Все сделал, что я велел?
Со следующего дня опыты возобновились. Долю подземного топлива медленно и осторожно увеличили до двух третей по весу. Может, удалось бы и больше, но кусковой кокс закончился, а крошка мельче дюйма не годится – это мы с самого начала выяснили. Ладно, через полгода или год продолжим. Дело не очень срочное. В первую очередь надлежит поработать над усилением дутья. Мехи обычной конструкции слабоваты, надо попробовать поршневой воздушный насос… Но это после, после! А теперь – в Петербург!
Если бы мне полугодом раньше предсказали, как будет сердце трепетать в ожидании встречи с Оленькой Головиной, – ни за что бы не поверил. Возраст уже не тот, и пережито достаточно, чтобы остудить кровь. Нет, можно и в сорок лет быть молодым! Последние версты возница, понукаемый кулаком по загривку, гонит вскачь, запятнанная навозом мартовская дорога стелется под копыта. Черт с ним, с багажом – денщик отвезет! Налегке выскочив из кибитки, влетаю к Головиным без доклада: лакеи меня помнят. Время обеденное, все в полном сборе за столом. Отец семейства с необыкновенным радушием поднимается, выходит навстречу и обнимает гостя по русскому обычаю – но я гляжу мимо, через плечо хозяина. А она смотрит на меня, и глупейшая счастливая улыбка с неудержимой силой пробивается на моем лице.
В тот же день я по всей форме обратился к Ивану Михайловичу и получил полное его согласие.
– Я ведь давно приметил, Александр Иваныч, как ты на Олюшку смотришь. Так и знал, что будешь руки просить. А уж она-то без тебя скучала! Ну, дай вам счастья Господь. Дом-то скоро достроишь?
– Рассчитывал к лету, но можно и ускорить. Пасха у нас девятого апреля, если не путаю?
– Девятого, точно. Только на Святой седмице венчаться тоже не след. На Фоминой, в среду, – самый раз. В мае опять нельзя, примета нехорошая. Ты ведь латинской веры? Надо бы тебя…
– Не надо. Обвенчаемся по православному обряду, и дети пусть православными будут, а менять веру не хочу. Может, когда-нибудь потом…
– Ладно, неволить не стану – а все же подумай. Время пока есть. В приданое за Олюшкой дам сельцо Дмитриевское, Каменку тож: Пензенского уезда, Завального стана. В семнадцатом годе, правда, его кубанские ногаи разорили, церковь сожгли – да ты не кручинься, крестьяне почти все целы, в лесу отсиделись. А земля там хорошая и мужики работящие, не то что в иных вотчинах бездельники бывают.
– Спасибо, Иван Михайлович, это не очень важно – за приданым не гонюсь.
– Не гонишься – ладно. И от приданого не бегай: глядишь, пригодится. У тебя самого-то сколько дворов?
– С полтыщи будет. Но главный доход не от них. На заводе каждый работник приносит раз в двадцать больше, чем на пашне. О заморской торговле уж и не говорю.
– Умен, зятек! – Головин дружественно похлопал меня по плечу, подобно как лошадиный знаток и ценитель ласкает доброго коня. – Я когда жил в Венеции, обсервацию сделал: у вас не то что купец – хоть воинский человек, хоть даже поп – денежку к денежке все прибирать умеют. Видно, порода такая. Наши-то не шибко поверили, когда ты в кумпанство звал, а теперь локти кусают!
– Пусть хоть до плеч отгрызут: мне их денег уже не надобно. Своими обернусь. Нынешний год первый, когда прибытки больше затрат выйдут. Насколько, пока трудно сказать – но больше. В скором времени рассчитываю тысяч на сто годового дохода: это между нами по секрету, не для разглашения.
– Само собою, не для чужих, по-родственному. А то ведь завистников кругом – Господи помилуй!
Расстались, довольные друг другом. Однако уже на следующий день будущий тесть меня весьма огорчил, отложив свадьбу на лето, до Петрова дня. Дело в том, что среди людей, столь близко стоящих к трону, ни один брак не совершается без высочайшего благословения, а признаком особой милости считают личное присутствие государя за праздничным столом. Но Петр, как назло, собрался в Ливонию: Иван Михайлович точно разузнал через Макарова, что к Фоминой неделе он не вернется. Дальше вступали в силу плохо понятные мне ограничения, диктуемые православным календарем. Отказаться же от милости, положенной по чину, обер-сарвайер не хотел и даже не мог: это вызвало бы подозрение в ослаблении его позиций и атаки многочисленных врагов, желающих потеснить фаворита.
Сказать, что я был недоволен, – означает выразиться слишком мягко. Порожденные сим расстройством сантименты вместе с размышлениями о несправедливостях, сделанных поморским купцам, образовали прямо-таки адскую смесь. Немедленно надерзить государю не получилось только потому, что Его Величество по нездоровью не принимал никого (поездка в Ригу откладывалась, с риском не успеть до распутицы). Вся политика России в последнее царствование рисовалась моему разгоряченному разуму нагромождением ошибок и упущенных возможностей. Разве что цель правильная – пробиться к морям. Но оптимальный порядок действий вывернут наизнанку. Успешное завоевание балтийских берегов еще не говорит о правильной стратегии: просто, биясь лбом об стену, мы наконец ее пробили. Сила есть – ума не надо. По уму, начинать следовало не с войны, а с увеличения народного богатства. Создать флот на Белом море (в правильном порядке: сначала коммерческий, потом военный) и лет двадцать (или сколько шведы позволят) год от года наращивать вывозную торговлю. Когда русский лес, смола и железо были бы способны полностью заменить на европейских биржах шведские товары, а военный флот превзошел неприятельский – вот тогда настало бы время для войны. В прочном альянсе с Данией, чтоб наглухо закрыть море шведам. Их внешние
