готовность. Купцы вздохнули с облегчением: стало неспокойно, но безопасно. Вдоль ионических и морейских берегов крейсировали венецианцы, к северу от Сицилии – испанские корабли прикрывали транспорты, доставляющие амуницию и провиант корпусу маркиза де Леде. Африканских корсаров, готовых воевать только с безоружным противником и потому свирепствующих преимущественно в мирное время, начисто распугали. Судно одного из новых марсельских знакомых готовилось к отправлению в Превезу с товарами, капитан любезно согласился подвезти monseigneur le comte. Следовало дождаться лишь окончания небольшого ремонта.
Покамест моим вниманием владела семья Кулон, державшая фактическую монополию на королевской верфи. Родоначальник кораблестроительной династии Лаврентий Кулон появился там в начале правления Людовика Четырнадцатого, а ныне его потомство, умножившееся, как песок морской, заполнило все вакансии мастеров. Одних внуков основателя, наверно, дюжина, а еще правнуки подрастали. Последний из сыновей патриарха, глубокий старик, продолжал твердой рукой направлять фамильное дело. Очень неплохо устроенное, хотя с венецианским Арсеналом, где прошли мои юные лета, все-таки не сравнить. Арсенальная же верфь, по многим надежным свидетельствам, являла лишь бледную тень самой себя двухсотлетней давности, когда республика находилась в зените славы и богатства: анналы хранили память о пятнадцати тысячах работников, день и ночь изготовлявших части судов (совершенно одинаковые, по лекалам!), которые затем в строгом порядке собирали вместе, выпуская из ворот по боевой галере каждые сутки. Так что согласованностью действий и точным исполнением чертежей меня не удивить. Я искал и не находил другое.
Ум мой устроен таким образом, что науки, обладающие твердым логическим скелетом, даются ему легко, а основанные на долговременном опыте и мистическом чутье мастера – вызывают раздражение вкупе с желанием перевести их постулаты на общепонятный математический язык. В размерении судовых корпусов и парусной оснастки явно недоставало разумного понимания взаимосвязи отдельных элементов. Почему отношение длины корабля к ширине должно быть в пределах от трех до четырех и что произойдет, если эту пропорцию изменить? Отчего в бакштаг лучше тянет четвероугольный парус, при лавировке – косой, а в полветра – гафельный? Зачем линейным кораблям латинская бизань, когда на остальных мачтах вооружение прямое? Уклончивые, маловразумительные и высокомерные ответы, с едва скрываемым презрением к непосвященному – все, чего удалось добиться. Грех обвинять Кулонов: они хорошие мастера и просто не могли взять в толк, что от них нужно въедливому иностранцу, воспринимая ситуацию в духе поговорки про задающего вопросы дурака. А мое ехидство подогревалось уязвленной гордостью автора, книга которого осталась незамеченной ученым сообществом, вопреки ее бесспорным достоинствам. Идеи о сопротивлении текучих субстанций, развитые студентом Джованетти в трактате по баллистике, прямо-таки просились быть приложенными к движению судов – даже вдвойне, отдельно к парусам и к подводной части.
Благодаря профессорам Морской академии удалось узнать, что попытки математического подхода к конструкции корабля все же делались, и довольно серьезные. Шевалье Рено на несколько лет раньше меня предположил квадратичную зависимость сопротивления воды от скорости, из чисто теоретических соображений. Дальше, однако, сии соображения привели его к весьма шатким выводам, вызвавшим критику со стороны великого Гюйгенса, уже стоящего на гробовом пороге, и дискуссию с участием братьев Бернулли, Иоганна и Якоба. Взяв на себя труд почаще заглядывать в ученые журналы, можно было в дни юности вступить с ними в корреспонденцию с большой пользой для дела: замечательным математикам явно недоставало надежной поддержки опыта. Вследствие чрезмерной увлеченности оружейными делами прекрасный случай дебютировать на научном поприще был упущен.
Возможно, я еще не совсем опоздал к обеду: законы движения тел через текучую среду вряд ли могли считаться достоверно установленными. По слухам, сам Ньютон не столь давно занимался изысканиями в этом направлении, сбрасывая пустотелые стеклянные шары с колокольни – с опубликованием результатов, впрочем, не спешил, как бывает свойственно людям, взирающим на мир sub specie aeternalis с точки зрения вечности. Самый основательный труд по судовому строению – «Theorie de la Construktion des Vaisseaux», изданный тулонским профессором математики иезуитом Гостэ двадцать лет назад, исходил в части динамики из ложных предпосылок. Зато решение вопросов остойчивости было превосходным: что ж, иезуиты знают, как хранить равновесие, но их вражда ко всякому движению вперед даже здесь проявилась!
Проблема заключалась в том, что судостроителям не было ни малейшего дела до теоретических выкладок ученых мужей, а ни один математик не дал себе труда построить собственными руками хоть маленькую лодчонку для проверки гипотез. Может, оно и к лучшему: иначе число профессоров резко убыло бы, а число утопленников – прибавилось. С бесцеремонной дерзостью неофита я возомнил себя сводником, призванным поженить ремесло и науку, доселе сторонившиеся друг друга. Отдельная тетрадь, отведенная для заметок по корабельной архитектуре, быстро наполнялась чертежами, схемами и стремительно разрастающимися планами опытов. Знакомый азарт гончей, вставшей на след, проснулся в душе и уводил все дальше в чуждые доселе дебри. Только привычка доводить дела до конца заставила оторвать пару часов от нового увлечения, чтобы закончить очерк о действии магнита на металлический маятник.
Наконец, юнга принес записку: капитан приглашает уважаемого господина графа на борт вверенного ему судна. Я несколько секунд тупо смотрел в недоумении, потом пожалел, что приходится прервать многообещающую цепочку мыслей, потом обрадовался, что на время пути получу объект для наблюдений – жаль, не для опытов! Настоящий моряк скорее разрешит хирургические опыты на своем теле, чем на родном корабле: связь с кораблем слишком интимна. Трехмачтовый пинк «Марион» и его капитан Этьен Пажес чем-то неуловимо походили друг на друга: так бывают схожи любящие супруги или, скорее, старые друзья. В отличие от англичан, у французов корабль – мужского рода. Оба неторопливо солидные, с легчайшим оттенком франтовства, намекающим на прочный достаток, любители поворчать. Тональность капитанского голоса и скрипов в корпусе при смене галса не вполне совпадали, но что-то общее чувствовалось. Им не впервой было перевозить пассажиров: негоцианты часто путешествовали вместе со своим товаром или по другим делам.
