Мерчент рассмеялась.
— Это точно. Вся трагедия в том, что эти вещи пропали навсегда, а какая с того была польза ребятам? Пьяный дебош в Саусалито, и их забрала полиция.
Вошла Фелис, молчаливая, хрупкая. Неуверенными, но быстрыми движениями собрала со стола пустую посуду. Мерчент ненадолго вышла, чтобы расплатиться с «девушкой», и вернулась обратно.
— Фелис всегда у вас работала? — спросил Ройбен.
— О да, вместе со своим сыном, но он в прошлом году умер. Он был хранителем этого дома, самым настоящим. Управлялся со всем. Терпеть не мог моих братьев, особенно после того, как они устроили пожар в гостевом доме и разбили машины, причем не одну. После его кончины я нанимала пару других, но без толку. Теперь у дома нет хранителя. Только старый мистер Гэлтон, который живет у дороги неподалеку, но он всегда договаривается обо всем, что нам необходимо. Упомяни об этом в своей статье. Мистер Гэлтон хорошо знает дом и лес тоже. Когда я уеду, то заберу Фелис с собой. Тут уж ничего не поделаешь.
Она помолчала, а тем временем Фелис принесла малиновый ликер в хрустальных рюмках.
— Феликс привез Фелис с Ямайки, — продолжила она. — Вместе с коллекцией предметов народных промыслов оттуда же. Он всегда привозил с собой какое-нибудь сокровище — ольмекскую статую, писанную маслом картину колониальной эпохи из Бразилии, кошачью мумию. Подожди, ты еще увидишь выставку его находок и склады наверху. Там есть таблички, древние глиняные таблички, полный ящик…
— Таблички, ты имеешь в виду настоящие древние глиняные таблички из Месопотамии? Клинопись, Вавилон?
— Именно, — со смехом ответила Мерчент.
— Это просто бесценно, — сказал Ройбен. — И заслуживает отдельной статьи, само по себе. Я хочу поглядеть на них. Ты ведь мне их покажешь? Слушай, про это я пока в статье писать не буду. Слишком много информации, она отвлечет покупателей. Конечно, мы хотим продать дом, но…
— Я тебе все покажу, — сказала Мерчент. — С огромным удовольствием. Совершенно неожиданно на меня свалившимся. Раз уж речь зашла о таком, то все уже не выглядит таким невозможным, как казалось.
— Слушай, может, я смогу чем-то помочь, официально или неофициально. Когда я учился в Беркли, то на летние каникулы выезжал на раскопки, — сказал Ройбен. — Это была мамина идея. Она сказала, что если уж ее мальчику не суждено стать врачом, пусть хоть станет просто образованным человеком. И записала меня в несколько экспедиций.
— И это тебе понравилось.
— Честно говоря, терпения не всегда хватало, — признался Ройбен. — Но мне нравилась эта работа. Я поработал некоторое время в Чатал-Гуюке, в Турции, где нашли одно из древнейших в мире человеческих поселений.
— О, да, я тоже там была, — ответила Мерчент. — Просто чудо. — Ее лицо просветлело. — А Гёбекли-Тепе видел?
— Видел, — ответил Ройбен. — Летом, перед тем как ушел из Беркли, поехал на раскопки в Гёбекли-Тепе. Написал статью для журнала. Благодаря ей потом получил нынешнюю работу. Честно, мне очень нравилось работать со всеми этими сокровищами. Нравилось играть хоть какую-то роль в том, что там делают. Как насчет еще одной статьи, которую можно напечатать, когда отсюда все вывезут, статьи о наследии Феликса Нидека? Ты бы хотела, чтобы я ее написал?
Она на мгновение задумалась, и ее глаза вдруг стали очень спокойными.
— Даже словами не выразить, как сильно.
Потрясающе, насколько ее это заинтересовало. Селеста всегда быстро перебивала его, стоило ему заговорить об археологии. «Я о том, Ройбен, куда тебя все это приведет, понимаешь? Что тебе толку со всех этих раскопок?»
— А ты никогда не хотел стать врачом, как твоя мать? — спросила Мерчент.
Ройбен рассмеялся.
— Я не могу запоминать научную информацию, — ответил он. — Могу цитировать Диккенса, Шекспира, Чосера, Стендаля, но если речь заходит о теории струн, «черных дырах» или ДНК, у меня в памяти ничего не удерживается. И не то чтобы я не пытался. Я просто не смог бы быть врачом. Кроме того, один раз в обморок упал от вида крови.
Мерчент засмеялась, но мягко, не обидно.
— Моя мама — хирург в травматологическом центре. Проводит по пять-шесть операций в день.
— И она была очень разочарована, конечно же, что ты не пошел в медицину.
— Слегка, меньше, чем по поводу старшего брата, Джима. То, что он стал священником, было для нее настоящим ударом. Конечно, мы католики, но есть некоторые вещи, о которых моя мать даже помыслить не может, поэтому у меня возникла некоторая теория, психологического толка, почему брат так поступил. Хотя дело не в этом, знаешь. Мой брат — отличный священник. Он служит в храме в Тендерлойн, и они там содержат столовую для бездомных. И работает он побольше, чем мама. Из всех людей, каких я знаю, они двое — самые работящие.
«А Селеста станет третьей в этой компании», — подумал Ройбен.
