теплые лучи солнца, освещая косыми лучами тропинки меж деревьев. Ройбен затерялся в своих мыслях сразу же, как поглядел туда.
Потом повернулся, оперся локтями на круглый дубовый стол. И, уронив лицо в ладони, начал говорить. Рассказал Джиму все, что произошло, абсолютно. Рассказал про странное совпадение с именами Нидек и Спервер. Изложил все, до мелочей, самых ужасающих.
— Не могу сказать тебе, что я желаю лишиться этой силы, — сознался он. — Не могу и объяснить, что это значит, нестись сквозь лес, будучи этим зверем, созданием, которое может пробежать на четырех не одну милю, а потом мгновенно забраться на дерево, на десятки метров вверх, существо, которое с такой легкостью может удовлетворить свои потребности…
Джим лишь кивал, терпеливо ожидая всякий раз, как Ройбен делал паузу, давая знак продолжать.
— Любой другой опыт бледнеет перед этим, — сказал Ройбен. — Я так тоскую по тебе, по маме и Филу, так тоскую! Но все бледнеет перед этим.
Он описал, как пожрал пуму, как это было — находиться в гнезде между небом и землей, в безопасности, когда внизу кружат молодые пумы. Как ему хотелось взять туда Лауру, в эту обитель.
Джим подождал, а потом аккуратно вернул разговор в прежнее русло, к тому, что Ройбен узнал от стража.
— Значит, теперь ты знаешь, что это такое, — сказал Джим. — Есть «другие», и в числе этих других может оказаться Феликс Нидек, но ты не знаешь этого в точности. Этот человек, Маргон Спервер, он тоже может оказаться Морфенкиндом, а имена могут быть выбраны намеренно, для отвлечения внимания. Ты подозреваешь это. У этих существ есть своя терминология — Хризма, Морфенкиндер, а это означает, что за ними стоит традиция, которой уже немало лет. То создание намекнуло на то, что они здесь уже давно. Тебе известно, что сыворотка роста, которая превратила тебя в это существо, может вызвать болезнь или убить, но ты выжил. Ты знаешь, что твои клетки изменились таким образом, что, будучи отделены от жизненной силы твоего организма, они разрушаются. А когда иссякает эта жизненная сила, то разрушается все тело. И что по этой причине власти не могут установить, кто ты такой.
— Да, пока я знаю только это.
— Ну, не только. Страж, как ты его назвал, дал тебе понять, что ты груб и поспешен, и спровоцировал интерес, который угрожает существованию этих существ, правильно?
— Да.
— Следовательно, по твоему мнению, «другой» или «другие» могут прийти, чтобы причинить тебе вред или убить, убив и Лауру. Ты убил одного из них, Ройбен, этого Маррока, так что они могут желать убить тебя хотя бы за это, если не за что-то иное.
— Я понимаю, к чему ты ведешь, — сказал Ройбен. — Понимаю, что собираешься сказать мне. Но нет никого, кто мог бы нам помочь в этом. Никого. И не говори мне о том, что надо сообщить об этом властям! Или признаться в чем-то врачам. Потому что любое подобное действие может положить конец моей свободе и свободе Лауры, навсегда, положить конец нашей жизни!
— Почему ты в этом так убежден?
— Джим, подумай сам. Почему ты не понимаешь этого? Они будут просто вынуждены заточить меня. У них нет иного выбора. А потом они будут рвать волосы на голове, пытаясь все выяснить, проанализировать, получить результаты…
— А какая альтернатива, Ройбен? Жить здесь, бороться с этой силой? Бороться с манящими тебя голосами? Бороться с желанием отправиться в лес и убивать? А потом у тебя возникнет искушение привести в это Лауру, и что будет, если сыворотка убьет ее, так, как сказал этот страж?
— Конечно же я думал об этом, — ответил Ройбен. — Я думал об этом.
Действительно, он думал.
Он всегда думал, что это глупые клише из фильмов ужасов, что «чудовищу» нужен товарищ, что оно может мучиться вечностью, вспоминая потерянную любовь. А теперь понял это, целиком и полностью. Понял, какое отчуждение и изоляцию, какой страх порождает такая жизнь.
— Я не причиню вреда Лауре, — сказал он. — Лаура не просила об этом даре.
— Дар, ты называешь это даром? Слушай, у меня хорошее воображение, и всегда было. Я могу представить себе свободу, силу…
— Нет, не можешь.
— О'кей, тогда я понимаю, что это свобода и сила, соблазнительные, за пределами моих представлений, самых несбыточных мечтаний.
— Вот теперь ты начинаешь понимать. Несбыточные мечтания. Ты когда-нибудь мечтал заставить страдать причинившего тебе вред, когда-нибудь хотел, чтобы они испытали боль за то, что совершили? Я принес эти страдания похитителям детей и другим.
— Ты убил их, Ройбен. Ты пожрал их души. Ты лишил их надежды и милосердия, всего, что было им суждено. Ты забрал все это, Ройбен. Ты уничтожил навеки годы раскаяния и сожаления, которые они могли бы прожить! Ты забрал их во грехах их, Ройбен, а не в молитвах!
Он остановился. Ройбен молчал, обхватив голову руками и закрыв глаза.
— Слушай, я хочу тебе помочь! — взмолился Джим. — Я не желаю обвинять тебя, не желаю отворачиваться от тебя.
— Ты этого и не делаешь, Джимми.
— Ты не сможешь жить с этим один. А эта женщина, Лаура, она прекрасна, и она предана тебе. Она не ребенок и не глупая, это я сразу понял. Но она знает обо всем этом ничуть не больше тебя.
