– Эй, ганчо? – окликнул его вскочивший Лопен, до того сидевший возле очага. – Тебе что-то нужно?
– Давай пойдем и посмотрим, как войско отправляется.
– По-моему, тебе нельзя ходить…
– Все будет хорошо, – оборвал его Каладин и с трудом заковылял к выходу.
Лопен поспешил к нему, сунулся под мышку, помог убрать вес с пострадавшей ноги.
– Почему ты совсем не светишься, гон? – спросил гердазиец, понизив голос. – Почему не исцелишь эту неприятность?
Каладин подготовил ложь: что-то вроде «нет нужды тревожить лекарей, исцелившись слишком быстро». И не смог это произнести. Не смог солгать члену Четвертого моста.
– Лопен, я потерял свой дар, – негромко признался он. – Сил покинула меня.
Тощий гердазиец стал непривычно тихим.
– Что ж, – наконец сказал он, – может, стоит купить ей что-нибудь красивое.
– Купить что-нибудь красивое? Спрену?!
– Ага. Вроде… я не знаю. Красивое растение или новую шляпу. Да, шляпу. Наверное, дешево будет. Она маленькая. Если портной попытается с тебя содрать полную цену за такую маленькую шляпу, стукни его как следует.
– Это самый нелепый из всех советов, которые я когда-нибудь получал.
– Тебе надо натереться карри и проскакать через весь лагерь, распевая рогоедские колыбельные.
Каладин недоверчиво уставился на Лопена:
– Чего?!
– Видишь? Теперь совет про шляпу всего лишь второй по нелепости из всех, какие ты когда-нибудь получал, так что стоит попробовать. Женщинам нравятся шляпы. У меня есть кузина, она их делает. Могу ее спросить. Тебе, возможно, и не понадобится настоящая шляпа. Только спрен шляпы. Так будет еще дешевле.
– Лопен, до чего же ты чудной.
– Ну да, гон, я такой. Единственный в своем роде.
Они продолжили путь через пустой лагерь. Буря свидетельница, он уже казался заброшенным. Приятели миновали одну за другой несколько обезлюдевших казарм. Каладин шел осторожно, радуясь помощи Лопена, но даже так быстро терял силы. Он не должен тревожить ногу. Слова отца, слова лекаря, выплыли из глубин памяти:
«Разорваны мышцы. Забинтовать ногу, уберечься от заражения, позаботиться о том, чтобы пациент на нее не опирался. Если мышцы повредятся еще сильнее, дело может закончиться постоянной хромотой или чем похуже».
– Хочешь, паланкин позову? – спросил Лопен.
– Они для женщин.
– Ганчо, в том, чтобы быть женщиной, нет ничего плохого. Некоторые мои родные – женщины.
– Ну разумеется, они… – Он умолк при виде широкой улыбки Лопена. Буря бы побрала этого гердазийца. Сколько из его болтовни предназначалось для того, чтобы создать впечатление тупости? Каладин не раз слышал, как люди шутят о том, какие гердазийцы тупые, но Лопен мог заболтать любого из таких шутников. Разумеется, половина из собственных шуток Лопена была о гердазийцах. Он, похоже, считал их особенно смешными.
По мере того как они приближались к плато, мертвая тишина уступала низкому гулу тысяч людей, собравшихся на ограниченном пространстве. Каладин и Лопен наконец-то преодолели ряды казарм и вышли на природную террасу прямо над площадкой для построения, с которой открывался выход на Расколотые равнины. Там были тысячи солдат. Большие подразделения копейщиков, чуть меньшие отряды светлоглазых лучников, гарцующие на лошадях офицеры в сверкающих доспехах.
Каладин тихонько ахнул.
– Что? – встревожился Лопен.
– Я всегда надеялся это увидеть.
– Это? Сегодня?
– Когда я был юношей и жил в Алеткаре, – пояснил Кэл, неожиданно во власти чувств. – Мечтая о воинской славе, я воображал это. – Он и помыслить не мог о зеленых новичках и едва обученных солдатах, какие были в армии Амарама. И не представлял себе жестоких, пусть и готовых к действию, громил из армии Садеаса – или даже быстрых ударных отрядов, которые Далинар отправлял в вылазки на плато.
Он воображал именно это. Армию, выстроившуюся для большого похода. Высоко поднятые копья, развевающиеся знамена, барабанщики и трубачи, гонцы в ливреях, письмоводительницы верхом на лошадях и даже королевские духозаклинатели, отгороженные от всех, скрывшиеся от посторонних взглядов за полотняными стенами шатров.
Каладин теперь знал, какова война на самом деле. В битвах не было славы, только лишь люди, что лежали на земле, кричали и бились в конвульсиях,
