Храм, располагавшийся в величественном старом здании, крепком и непоколебимом, приютился на углу перекрестка. По обе стороны возвышались многоквартирные дома поновее, этажей этак в шесть, но храм походил на старикана в кресле, который лишний раз и головы не поднимет, чтобы на кого-то взглянуть. Как Уэйн и предполагал, дверь была дружелюбно распахнута, и, несмотря на позднее время, оттуда лился свет. Уэйн прошелся по узкой улочке и кивнул храмовому сторожу – шапка и рабочая спецовка заменяли тому униформу. Зато у него была церемониальная палка, с одного конца которой как будто торчали волоски, – наверное, прихожан по башке охаживал за то, что те вели себя слишком буйно.
Уэйн приподнял перед сторожем шляпу и воззвал напевно, прося разрешения войти:
– Приветик, Блю. Ну что, воду сегодня уже превратили в пиво?
– Нынче вечером в пивной в бутылку не лезь, Уэйн, – ответил сторож речитативом. – Фитиль у меня ох и короткий.
– Фитиль? – переспросил Уэйн. – Забавное имечко для него, дружище, но уж если дамочкам нравится, когда ты даешь частям своего тела дурацкие прозвища, – что ж, я лучше промолчу.
Покончив с приветственным ритуалом, Уэйн вошел в храм. Прихожане сидели, благоговейно опустив голову и погрузившись в глубокие размышления о сложностях космера. Приятели молились сообща, что-то бубня друг другу и воскуривая благовония в своих трубках. Над алтарем висел портрет старины Ладриана собственной персоной: мужчина с роскошным пивным брюшком протягивал вперед чашу, словно требуя уделить ему внимание.
Уэйн приостановился на пороге, уважительно склонив голову и погрузив пальцы в пивной след, капавший с ближайшего стола, мазнул себя по лбу и пупку, отметинам копья.
Запах отметил его как паломника на этой святой земле, и Уэйн прошел среди кающихся, ищущих прощения, до самого алтаря. Атмосфера в местечке этой ночью показалась странной. Эдакой мрачно-торжественной. Да, храм был местом для раздумий, но ему также полагалось быть местом веселья. Где же гимны, песнопения, полные священной брани? Где смех, радостный шум празднества?
«Нехорошо», – подумал Уэйн, усаживаясь на одну из храмовых скамеек – она стояла возле грубого круглого стола, на котором были вырезаны благочестивые надписи вроде «Мик – придурок конченый» и «Хлам, а не сосиски».
Последняя надпись Уэйну всегда нравилась. У нее имелся настоящий теологический подтекст. Если еда – мусор, то превращает ли она в мусор того, кто ее съел? Превращаются ли они все в конечном счете в ничто? Или, наоборот, надо видеть даже мусор чем-то таким, что способно возвысить, ибо он, как и все прочее, был создан Господом Нездешним?
Уэйн откинулся на спинку скамьи, и на него зыркнули сидевшие за ближайшими столами. Он поймал за руку молоденькую и очень миленькую служительницу в блузке с глубоким вырезом, которая несла кому-то кружки.
– Мне, пжалстааа… – Уэйн моргнул. – Пжалста виски.
Его говор и тон свидетельствовали: вот человек, коий этой ночью уже проявил весьма, весьма примечательное благочестие.
Служительница покачала головой и продолжила путь. Соседи также демонстративно проигнорировали Уэйна. Тогда он закрыл глаза и прислушался к их молитвам.
– Они просто позволят нам сдохнуть от голода. Ты слышал губернатора, Рин? Иннейта волнует только его ржавая репутация.
– Мы должны были жить припеваючи. Гармония сотворил эту землю для всех нас. Но разве нам удается насладиться ее плодами? Нет. Ее богатства означают лишь то, что людишки из высшего общества получают все больше нарядов и шикарных домов.
– Что-то надо менять в этом городе. Я-то работу не потерял, как те ребята со сталелитейного, но Гармония свидетель…
– Шестнадцатичасовые смены. Я ухожу раньше, чем моя малышка просыпается, и ложится она в постель еще до того, как я прихожу. Вижу ее один раз в неделю, ага.
– Мы работаем и подыхаем, чтобы все доставалось одним и тем же людям. Они владеют домами, в которых мы живем. Ну разве это не жульничество? Работаешь на них весь день, потом ночью все отдаешь обратно ради исключительного права выжить, чтобы завтра опять приняться за работу.
М-да, весомые молитвы…
Уэйн вскочил из-за стола и подошел к алтарю, за которым на стеллаже переливались на свету бутылки. Светили газовые лампы. А этот храм и впрямь придерживается традиций. Уэйн устроился у алтаря между малым в подтяжках и еще одним, чьи волосатые руки намекали на медвежью кровь в жилах. Видать, его бабуля была та еще шалунья.
– Виски, – сказал Уэйн священнику за алтарем.
Тот протянул чашку воды, в которой плавал кусочек лимона. Ржавь! Наверное, переборщил с благочестивым говором. Уэйн отодвинулся и принялся потягивать свою воду.
Тут, у алтаря, люди не жаловались. Они просто пялились в пустоту, сжимая кружки. Ясно, безмолвные молитвы, которые можно читать по глазам. Выхватив у соседа кружку, Уэйн понюхал. Чистый ром. Да что это за шутки такие?
Ром оказался и в кружке «медведя». Оба соседа повернулись к Уэйну, который уже допил свою воду и сейчас смешивал их выпивку в своей кружке.
