ее горячего тела, а однажды вполне явственно почувствовал тяжесть ее лодыжек на своих плечах.
При этом сквозь сон я чуял потрескивание шпангоутов и скрип палубы «Выстрела», будто по ней кто-то ходил. Затем в наше с Вандорой ложе вторглись странные напевы, производимые явно стариковской глоткой. Моих ноздрей коснулся смрад жженых волос и еще чего-то настолько же ароматного. Секс с Вандорой не был доведен до кульминации. Сладкая картинка поплыла, растворилась в темноте, и остаток сна я провел в плотном и безбрежном одиночестве.
Проснувшись, какое-то время лежал в полузабытьи, безучастно листая картины вчерашнего дня: бой, плен, чудесное спасение… Затем, ворочаясь, как старый алкаш, кое-как встал и оперся о края разбитого ложа. И тут же занозил палец острой щепой, зазубриной от меча, которая сломалась, едва двинул рукой. Разумеется, острие осталось в пальце. Уреш! Классное начало нового дня!
Я присел на край койки и начал выкусывать занозу. Ныл порез на предплечье, ныло все тело, исполосованное вздутыми красными полосами, во рту стоял рвотный привкус, а в желудок кто-то накидал мерзлой гальки. Хотелось лишь пить, да, пожалуй, приставить себе новую голову взамен старой, которая отзывалась тянущей болью на каждый поворот шеи.
Кое-как выкусив жало, я вздохнул и, осмотревшись, скроил болезненную гримасу: винный шкафчик из красного дерева, в который я однажды заглянул с позволения капитана (Зарраг, бранясь, потом оттаскивал меня за пояс), лежал на боку. Дверцы отломаны, полочки разбиты топором. От чудесного собрания вин одно воспоминание! А ведь, пожалуй, прав был капитан: и женщин не надо, когда у тебя такая коллекция!
И все досталось пиратам. Эх!
Я прошелся по каюте в тайной надежде раскопать целую бутылку вина. Но – раскопал лишь серую проолифенную робу на случай шторма, истинное рубище, смердящее прогорклым маслом, которым побрезговали даже пираты.
Ну, нет так нет. Но очень жаль, что нет.
Я страдальчески сморщился.
– А-а-а-а!.. За… ы-ы-ыл!.. За… ы-ы-ыл! А-а-а-а!!!
Ужасные вопли подбросили меня, будто я присел на раскаленную сковородку.
Ревел, конечно, Франног. Его голос, наполненный модуляциями безумца, похоже, предвещал конец света.
Неужто старый мудрец спятил? Кровь и смерть, да плюс вино – слишком много на его годы.
Я представил себя в компании психопата посреди моря, на разбитом, с мертво хрустящими шпангоутами корабле… и тут же ринулся в дверной проем, залитый полуденным солнцем.
Сгоряча я стукнулся лбом о притолоку и, вскидывая руки к пострадавшему месту, запнулся о комингс.
«Бабах!» – и я растянулся на палубе, пребольно ударившись обоими локтями. Ценные кедровые доски, чтоб их!
Бранясь последними словами, я перевернулся на спину. В ясном лазурном небе застыли облака-овечки, а солнце нависало над «Выстрелом», огромное и нестерпимо жаркое.
Штиль. Как обычно.
Я уселся, со стоном растирая локоть.
– За… ы-ы-ыл!!!
Вопль грянул над самым головой. Я испуганно отдернулся и вновь растянулся на палубе.
Левым ухом о горячие доски!
– Уй! Вашу… Аргх! Да что же это?
Надо мной застыл Франног: скрюченные пальцы и вылупленные глаза, встопорщенная бороденка, подштанники в синюшных винных пятнах.
– Забы-ы-ыл! – грянул мудрец так, что эхо отразилось от стенки каюты и болезненным ударом атаковало мои уши. – Глупец, тупица! Олег, у меня маразм!
Я потер ухо и облегченно кивнул. Раз уже безумец признается в своей болезни, значит, еще не окончательно спятил. Психи обычно мнят себя здоровенькими, даже когда бросаются на людей с топором.
Франног с подъемом продолжил самобичевание:
– У меня маразм, Олег! Ты видишь перед собой старого козла!
– Ну, если вы так настаиваете…
– Именно козла! И знаешь, почему?
– Почему? Да что с вами случилось?
– Случилось! Именно случилось! Я забыл, забыл, дурья моя башка! Ты еще не сломал себе руку?
– Я? Руку? С какой радости?
– Ты сидишь, мне кажется, ты…
