Макрон заметил напряжение в его голосе и с тревогой поглядел на Катона. Но прежде, чем он успел что-либо спросить, раздался грохот колес. Повернувшись, они увидели повозку с пленными, которая въехала в ворота храма. Как только последний из воинов получил от императора свою награду, золотую гривну, отряд преторианской гвардии принялся стаскивать пленных с повозки. Затем их отвели в заднюю часть платформы, где ожидал своей очереди Полидор. Толпа приветствовала радостными криками последнего из воинов. Дождавшись, пока награжденный уйдет назад, Полидор вышел вперед и выбросил вверх сжатую в кулак руку.
Радостные крики превратились в оглушительный рев. Затем Полидор посмотрел на императора.
Клавдий дал толпе время поорать, а затем кивнул распорядителю. Полидор выкрикнул приказ конвою пленных, и гвардейцы вытолкали вперед Каратака и его родных. Гвалт толпы стал еще громче при виде униженного врага.
— Не уверен, что хочу быть свидетелем этой части празднества, — тихо сказал Катон другу.
— Почему? Он сам шел к этому, с того самого момента, как решил поднять оружие против нас и попытаться сразиться с легионами. Он или мы, Катон, все просто. Кроме того, тебе отлично известно, что, если бы мы поменялись с ним местами, нас ждал бы куда более отвратительный конец. Помнишь те гигантские человеческие фигуры, плетенные из прутьев, в которых они заживо сжигали пленных? Так ведь?
— Я помню, — ответил Катон, вздрогнув от одного воспоминания. — Но это были друиды, а не Каратак.
— Конечно, он и его воины всего лишь носили головы наших парней в качестве трофеев. Так что прости меня, если я не стану лить слез по нему. Если бы он сдался несколько лет назад, избавив нас от последующего кровопролития, возможно, я думал бы иначе.
Катон не стал отвечать на хладнокровную тираду своего друга. «Интересно, — подумал он, — неужели я сентиментален». Возможно, Макрон прав, что не чувствует жалости по поводу смерти врага Рима. На войне нет места сентиментальности, и те, кто вел ее и проиграл, не имеют права рассчитывать на пощаду со стороны победителей.
Когда пленники оказались на обозрении у огромной толпы, собравшейся на Форуме, Полидор дал знак палачу, и его помощникам занять свои места. При виде механизма для удушения вопли толпы стали еще более безумными и кровожадными, точно так же как толпа наслаждалась кровью, проливаемой гладиаторами в цирке. Та же самая дикарская жажда видеть страдания и смерть, и Катон ощутил презрение к тем, кто громче всех требовал смерти. Когда механизм приготовили, а палач стал рядом с ним, Клавдий встал с трона и оглядел свой народ с величественным презрением. Все умолкли, выжидающе глядя на него.
Клавдий развел руки, будто обнимая кого-то, и глубоко вдохнул, чтобы обратиться к своему народу слабым визгливым голосом от усилий говорить громче, чтобы его услышали.
— Пришло время стать свидетелями окончательного уничтожения нашего величайшего врага, Каратака, короля британских варваров. Долгое время он сопротивлялся нашим легионам, неоднократно тесня их, но, в конце концов, ничто не устоит перед могуществом Рима и волей Юпитера, Всемогущего и В… В… Величайшего!
В поддержку ему толпа радостно закричала.
— Но п… прежде чем я оглашу судьбу этого человека, Каратака, и его семьи, не хочет ли пленник сказать покорившим его Сенату и народу Рима свое последнее слово?
Эти слова эхом отразились от возвышающихся базилик, храмов и императорского дворца, окружающих Форум, и толпа воззрилась на одинокую фигуру Каратака, стоящего отдельно от своих родных. Бритт не стал стараться, чтобы скрыть свое презрение к немощному императору и тем, кто окружал его. Но потом его взгляд упал на Катона, и они недолго смотрели в глаза друг другу. Затем Каратак отвернулся, обращаясь к Клавдию и собравшейся толпе и стараясь по возможности охватить взглядом всех.
— Я ваш пленник, как и мои родные. Вам решать мою судьбу по праву завоевателей.
Он на мгновение замолчал, а затем обратился к толпе:
— Пусть это будет моим заветом, прежде чем я присоединюсь к духам моих праотцов, великих королей и князей моего народа. Я Каратак, король катувеллаунов, самого могущественного племени в Британии… до того как легионы Цезаря высадились на наших берегах. Мы были гордым народом, воинственным, нам не было равных в битве. Мы подчинили себе триновантов, кантиев и атребатов, сделав их нашими подданными. Когда Рим вторгся в наши земли, именно на меня смотрели как на вождя, в котором возникла нужда…
Он поднял скованные руки и потряс цепями.
Макрон усмехнулся.
— Чтоб меня, скромный парень, правда?
Катон поглядел на Макрона с легким раздражением.
— Он скоро умрет, Макрон. Позволь ему сделать это с достоинством.
— Сойдет. Если он только не собирается уморить нас скукой в отместку.
Макрон уже размышлял о предстоящих плотских утехах, после того как закончится триумф и пир.
Каратак опустил кулак и продолжил, намного мягче и тише:
