фруктами, такими, что некоторые из них Катон видел впервые в жизни. Стояли серебряные кувшины с вином, и, похоже, многие гости к ним уже изрядно приложились, судя по тому, как громко они разговаривали и смеялись, расположившись у столов.
— Ешь, Макрон, только другим что-нибудь оставь.
— Уж постараюсь, но герои — в первую очередь. А сейчас мы два самых больших героя в Риме. Намерен по максимуму этим воспользоваться, пока об этом не забыли.
Семпроний улыбнулся.
— Ты прав, центурион. Пройдет месяц, и чернь обо всем забудет, снова споря и дерясь по поводу того, чья колесница лучше ездит.
— Желтые, — тут же ответил Макрон. — В этом нет сомнения.
— Желтые, вперед! — пискнул Луций, выбрасывая вверх крохотные кулачки. — Желтые, вперед!
— Каков, а! — с радостным смехом сказал Макрон, взъерошив малышу волосы. — Когда подрастешь, дядя Макрон обязательно возьмет тебя на гонки колесниц. Если твой папа согласится.
— Почему нет? — ответил Катон. — Может, к тому времени от некоторых вредных привычек избавится заодно.
Макрон покачал головой и вздохнул.
— Зануда.
— За… что? — с расширенными глазами переспросил Луций.
Взрослые усмехнулись, а затем лицо сенатора снова стало серьезным.
— Ты принял окончательное решение, Катон? — спросил он.
— Да, господин. Я уверен, что ты вырастишь его хорошим человеком. Если я проживу достаточно и боги дадут мне шанс на военную добычу, то я смогу купить другой дом. Для меня и Луция. Пока что у меня нет выбора. Я не могу взять его с собой на войну.
— Но ты же не на войне, — сказал Семпроний и коснулся руки Катона. — Катон, я привык к тебе, ты мне как сын. Почему вам обоим не жить у меня?
Катон печально улыбнулся.
— Хотел бы я быть на это способным. Но меня слишком терзают воспоминания о Юлии. Мне надо быть подальше от Рима.
— Но ты ведь только вернулся.
— Да, но это не было тем возвращением домой, которого я ожидал. Боль еще слишком сильна.
Семпроний задумался, а затем кивнул.
— Думаю, я понимаю тебя. Когда ты должен покинуть твой дом?
— К концу месяца. Тавр уже оформил нужные документы. Я поручил Аматапу продать все домашнее имущество и отдать деньги тебе для Луция. В том числе деньги за серебряное копье, когда оно будет продано.
— Тебе нет нужды делать это. У меня хватает денег.
— Это твои деньги, господин, — напряженно ответил Катон. — Я не приму благотворительности ни от кого ни для себя, ни для моего сына.
— Луций мне внук, — мягко ответил Семпроний. — Моя плоть и кровь.
Катон увидел в его глазах обиду и пожалел, что высказался столь резко. По правде сказать, он хотел порвать все связи с Юлией, какие только возможно. Нельзя винить сенатора в том, как вела себя его дочь, но тем не менее он есть и всегда будет напоминанием о ней. Как и Луций, признался себе Катон.
— Ты и так много сделал для Луция, — сказал Катон. — И я благодарен тебе.
Макрон стоял поблизости, и в этот момент у него в животе громко заурчало. Семпроний кивнул в его сторону.
— Кое-кому пора поесть. Когда увидимся?
— Возможно, завтра, господин.
Они посмотрели друг другу в глаза, и сенатор кивнул.
— Что ж, хорошо. Приятного аппетита. А ты, Луций, веди себя хорошо. Иначе тебя никогда не примут в Сенат.
Глаза малыша озорно блеснули, и он прижался к ноге Катона, будто ища защиты. Катон испытал ни с чем не сравнимую радость и нежно погладил сына по голове, глядя, как Семпроний пошел к столам, за которыми расположились сенаторы. А затем взял сына за руку и слегка потянул.
— Ладно, Луций, пойдем.
Мальчишка поглядел на Макрона и мгновенно схватил центуриона за большой палец свободной рукой. Макрон радостно улыбнулся.
— Вот оно! Трое парней будут весь вечер веселиться в величайшем городе мира! Что может быть лучше?
— По крайней мере, одному из парней придется лечь спать пораньше. И не думаешь, что ему надо немного подрасти прежде, чем он начнет пить и шляться?
— Справедливо. Пока что пусть пробавляется фруктовыми сладостями. Прочие попробует, когда вырастет. Хорошо, парень?
