круги, а парковый пейзаж превратился в отражение на воде, искажённое сильной рябью. И словно неведомый груз давил вниз, колени обессиленно подгибались.
Ну почему? Почему она такая дура ненормальная? Зачем она потащилась за незнакомым человеком? Да ведь и не человеком. Он же по-настоящему страшный и, даже самому тупому ясно, очень опасный.
И куда потащилась? В парк. В котором утром безлюдно и пусто. Ори громче пожарный сирены – тебя никто не услышит. Некому потому что. А если бы этот жуткий незнакомец заметил её раньше, чем бомжа, теперь бы Кирин прах раздувал ветер?
Бежать отсюда! Как можно скорее.
Кира отлепилась от дерева, одновременно открывая глаза, но тут же опять впечаталась в ствол, крепко ударилась затылком, но совсем не почувствовала боли. Все прочие ощущения перебил ужас.
Прохожий стоял прямо перед ней, меньше чем в одном шаге, и смотрел в упор двумя парами глаз. Обычными, человеческими, светло-карими, и сквозь них ещё одними. Полыхающими синим огнём, за которым пряталась бездонная чернота. Смотрел, не отрываясь, и, кажется, прекрасно понимал: Кира видит то, что видеть не должна.
Мамочки! Что сейчас будет?
Кира уже опять слышала омерзительный хруст ломающихся костей, её костей, видела синие огоньки, перебегающие по её безжизненному телу. Пепел забьётся в трещины коры, да и ту не пощадит странное пламя, обуглит, обожжёт до черноты. И на дереве тоже останется выгоревший отпечаток – последняя память о Кире. А впереди её ждёт…
Да, тот самый мрак, что прячется за пламенем дьявольских глаз. Вечный мрак, и более ничего нет. И Киры тоже нет.
Мамочки!
– Я… – через силу выдавила она, желая заверить, что ничего не видела, ни о чём не догадывается и, вообще, никому никогда не расскажет, что заходила с утра в парк. Она же в школе должна быть, на уроке. – Я…
Но прохожий не стал слушать. Отступил, развернулся, пошёл прочь, не оглядываясь. Не слишком торопился, но постепенно скрывался за деревьями и наконец исчез совсем.
Кира сползла вниз, скользя спиной по стволу. Ткань куртки и ремень сумки цеплялись за неровности коры, обиженно шуршали. Кира обхватила руками колени, уткнулась в них лицом.
Сколько просидела – неизвестно. Время совсем не имело значения. Может, и вовсе не существовало. Всё не существовало. Бред, наваждение. Ну не бывает же такого на самом деле. Ну ведь правда – не бывает?
Потом Кира кое-как поднялась, двинулась к выходу. Брела по тропинке, запинаясь за собственные ноги. Неведомый груз по-прежнему тянул вниз.
Наверное, это из-за набитой учебниками и тетрадями сумки. Хотелось скинуть её с плеча, отбросить прочь. Зачем она, такая тяжёлая? И школа – зачем? Хотелось упасть на плотно утрамбованную земляную дорожку, свернуться клубочком, заснуть.
Кира так и сделала: упала, возле самых ворот, не удержалась. Мир поплыл из-под ног, открывая чёрную бездну, внутри которой полыхал синий огонь, и Кира рухнула вниз, во мрак. Она же предполагала, что именно это и случится.
Очнулась Кира на кушетке в больничном кабинете. За столом сидела тётенька в белом халате. Врач или медсестра. Заметила, что Кира шевелится, сразу встала со стула, подошла, устроилась на краю кушетки возле Кириных колен.
– Ну что, очухалась? Как себя чувствуешь?
– Не знаю, – честно ответила Кира.
Никак она себя не чувствовала. И в мыслях, и в ощущениях сплошной туман.
– Что-нибудь болит? – не унималась врачиха, и Кира призналась:
– Живот.
– Тянет вниз и как будто что-то сжимается внутри, а потом немного отпускает?
– Ага.
Кира удивилась: до чего точно описала врачиха изводящую её боль.
– Тебе сколько лет?
– Одиннадцать. Скоро двенадцать исполнится.
– А крови нет?
– Крови… – Голос у Киры дрогнул.
Неужели она и правда умирает? Истекает кровью. Тот ужасный прохожий всё-таки сделал с ней что-то?
Врачиха улыбнулась, накрыла Кирину ладонь своей, тёплой и мягкой.
– Ну что ты сразу испугалась! Да ведь знаешь уже, наверное, что такое «критические дни». О чём не надо вы всегда раньше времени узнаёте. – Кира смутилась, отвернула лицо, а врачиха продолжала говорить. – Скоро мама за тобой приедет. Нашли её телефон в твоём дневнике. Это хорошо у вас в
