Вдруг замер. Удивленно заморгал, опустил оружие и встал в полный рост.
– Тьфу ты, мать твою через забор! Я-то думал…
Подтянулись остальные. Под железным козырьком на голой земле лежал и плакал мартыш. Шальной пулей ему зацепило ногу. Ранение было, может, и не очень страшным, касательным, но на тонкой лапке оно выглядело пугающе. Под страдающим зверьком уже натекла ярко-красная лужа.
Бойцы быстро потеряли к пострадавшему мартышу интерес, отвернулись, лишь один, совсем молодой парень, задержался, доставая из-за пазухи пистолет.
– Прости, животинка, но это чтоб тебе зря не мучиться… – пробормотал он, щелкнув предохранителем.
– Ты что удумал! – воскликнул Степан.
– А что? – удивился боец. – Все равно ж загнется тут.
– Ты у меня сам сейчас загнешься, сопляк! А ну, отойди!
– Огонь… железо… боль… – едва слышно пролепетал вдруг мартыш, закрыв мордочку сморщенными ладонями.
– Ох ты… – Парень аж отскочил. Похоже, он был из зеленых новичков и не встречался с этими существами.
– Посвети мне, – велел Степан. – Аптечка есть у тебя?
– Вот, стерильный пакет только…
Стараясь поменьше пачкаться в крови, наскоро перемотал рану. Затем поднял мартыша на руки. Тот оказался совсем легким.
– Его надо оттащить в госпиталь, – решительно сказал Степан, оказавшись под взглядами полковника и других пограничников.
– Ты чего, застава, башку повредил? – Полковник выпучил глаза. – А ну бросай эту макаку – и марш в строй! У нас приказ, если не забыл.
– У вас приказ – вы и выполняйте. А я отнесу его в госпиталь!
– Да ты, капитан, вообще берега попутал! – возмутился майор. – В госпитале людей лечат, а не зверье помойное!
– Я все сказал. Не хотите помочь – не мешайте.
– Э нет, погоди, – шагнул вперед полковник. – Это ты у мамочки будешь решать «хочу – не хочу». А пулю в лоб не хочешь? За дезертирство, а? А я ведь могу! – заводился на глазах полковник.
Степану стало не по себе. И еще он понял свою ошибку. Он допустил то, чего эти люди не любят больше всего, – неподчинение. Причем открытое, да еще и на глазах у младших по званию.
Может, стоило действовать по-другому – договориться мирно или соврать что-нибудь. Но Степан не догадался. Повел себя как типичный штатский…
– Бросай обезьяну! – орал полковник. – Иначе прикажу тебя связать и оставить здесь. А на обратном пути оттащим в комендатуру – пусть разбираются, что ты за фрукт.
– Не утруждайтесь. – Степан залез в карман и достал Борькин жетон. – Вот что я за фрукт.
Глаза полковника сощурились, остальные бойцы подтянулись ближе, чтоб рассмотреть жетон.
– А ты ж, едрить тебя налево! – всплеснул руками полковник. – Господин штабс-капитан у нас, оказывается, оперок! Ну, извиняйте нас, ваше благородие. Доберетесь до своих, не забудьте настучать, кто вас тут обижал.
Полковник яростно сплюнул и отвернулся.
– Не связывайтесь, – услышал Степан тихий голос Борщика. – У него этот звезданутый новый командующий в друзьях, и вообще говна с ними не оберешься…
Степан повернулся и зашагал в обратную сторону, осторожно удерживая хныкающего мартыша. Сгустилась мгла – мощности осветительных ракет было маловато, а три десятка солдатских фонарей остались сзади.
Через некоторое время он явственно ощутил, что за ним кто-то крадется. Неужели полковнику хватило глупости послать своих бойцов и устроить какое-нибудь дурацкое возмездие?
Степан поправил на плече автомат, чтобы в случае чего можно было пальнуть с одной руки. Фонарь взял той же рукой, которой держал мартыша. Теперь он старался ступать тише, чтобы слышать, что вокруг.
И вскоре совершенно определенно понял, что слышит странную возню и слева, и справа. Он резко обернулся, и свет фонаря попал точно на морду еще одного мартыша, тайно следующего за Степаном. А потом увидел еще одного, и еще.
– Чудики ушастые… – пробормотал Степан и пошел дальше.
Уже скоро он быстрым шагом вышел из ржавого поселка, направился через равнину в сторону неразборчивых светлых пятен в тумане.
– Я хочу поговорить с ранеными, – сказал геральд-министр, едва выбравшись из тяжелого бронированного грузовика.
– Прошу сюда, ваше многовластие, – поклонился секретарь.
Дориан обвел взглядом площадку с расстеленными суконными покрывалами. Заняты были только три – на двух санитары ковырялись с доставленными пограничниками, на третьем сидел гвардеец без мундира, с перебинтованными ногами и висящей на перевязке руке. Он степенно курил трубку, глядя в точку
