Равви встал и начал убирать со стола тарелки, время от времени покашливая. Девушка тоже вскочила, чтобы ему помочь, и вдвоем они быстро перемыли посуду.
— Равви, могу я задать вам вопрос? — заговорила Хава, когда с тарелками было покончено. — Но может, вам будет неловко отвечать на него.
— Сделаю, что могу, — улыбнулся старик, — но не жди от меня чудес.
— Если занятие любовью так опасно, почему люди все-таки идут на риск?
Равви немного помолчал.
— А сама ты как думаешь, почему? — заговорил он наконец.
Она вспомнила все, что знала о любви и желании, вспомнила о тех молчаливых мужских призывах, которые иногда чувствовала, проходя вечером по улице.
— Может, их привлекает опасность и им нравится, что у них есть секрет от всего остального мира?
— Да, и это тоже, но это далеко не все. Ты не учитываешь одиночество. Все мы иногда его чувствуем, сколько бы людей нас ни окружало. А потом мы встречаем кого-то, кто, кажется, понимает нас. Она улыбается, и на миг одиночество покидает нас. Прибавь к этому физическое желание и ту жажду риска, о которой ты говорила, и ты поймешь, отчего люди теряют голову. — Равви помолчал немного, а потом продолжил: — Но любовь, основанная только на страхе одиночества и желании, скоро умирает. Общие ценности, история и традиции связывают людей куда прочнее, чем простой физический акт.
Девушка задумалась, и в комнате установилось молчание.
— Значит, это и есть настоящая любовь? — спросила она наконец. — Общие традиции и ценности?
— Наверное, это чересчур просто, — усмехнулся равви. — Я старый человек, Хава, и вдовец. Для меня все это кончилось много лет назад. Но я еще помню, как был молодым и как мне казалось, что в мире нет никого, кроме моей возлюбленной. И только теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что по-настоящему и навсегда связывает мужчину и женщину.
Он глубоко задумался, глядя невидящими глазами на полотенце в своей руке. В свете кухонной лампы его кожа казалась особенно землистой и тонкой, как яичная скорлупа. Неужели он всегда выглядел таким хрупким? Таким же был Ротфельд, вспомнила она, покрытый испариной и бледный в свете керосиновой лампы. Она всегда понимала, что переживет равви, но сейчас эта холодная правда впервые ударила ее с такой силой. От горя ее тело будто свело судорогой, и тонкий стакан, который она вытирала, вдруг треснул у нее в руке.
Блестящие осколки посыпались на пол. Они оба вздрогнули.
— Что я наделала!
— Ничего страшного, — успокоил ее равви.
Он нагнулся и начал собирать осколки, но Хава твердо отстранила его.
— Это я его разбила. А вы можете порезаться.
Равви смотрел, как она подметает пол.
— Тебя что-то огорчило? — тихо спросил он.
Она покачала головой:
— Нет, просто неосторожность. День был трудным.
— Да, уже поздно, — вздохнул он. — Давай заканчивать с посудой, и я провожу тебя домой.
Было уже почти одиннадцать, когда они подошли к ее пансиону. На улице сильно похолодало, и ледяной ветер жег лицо. Девушка шагала ему навстречу так, словно это был легкий ветерок. Равви, скрючившись, шел рядом с ней, кашляя в шарф.
— Зайдите в дом и погрейтесь хоть немного, — предложила она, уже стоя на крыльце.
Он улыбнулся и покачал головой:
— Нет, я пойду. Спокойной ночи, Хава.
— Спокойной ночи, равви.
Она долго стояла на крыльце и смотрела, как сгорбленная старческая фигурка удаляется от нее по продуваемой осенним ветром улице.
Обратный путь стал для равви настоящей пыткой. Ветер резал ему лицо и насквозь продувал пальто и тонкие брюки. Он трясся от холода, как замерзающее животное. И все-таки равви Мейер радовался, что их сегодняшний ужин с Големом прошел удачно. Он справился с собой и ни разу за вечер не подумал о спрятанной под кроватью стопке книг и записей. Что случилось бы, ощути она хоть намек на его страх или желание поскорее проводить ее, вернуться к своим занятиям и найти наконец способ контролировать ее полностью? Может, инстинкт самосохранения заставил бы девушку броситься на него? Или она пошла бы ему навстречу и с готовностью покорилась его воле? Он ни разу не спрашивал ее, хочет ли она иметь нового хозяина, и от одной только мысли о таком разговоре у него сжималось горло. В некотором смысле это то же самое, как спросить человека, не хочет ли тот мгновенно избавиться
