— Но на сей раз без каких-либо девочек. Я знаю, что официанты вас любят и притворяются перед очередной биксой, что видят вас впервые. Вы это неплохо проработали. Можете приходить туда с очередными девицами, а они и словечка не проронят о предыдущих.
— Именно так. В отличие от «Метафоры», где официантки докладывают очередной бабе с кем и когда я был. — Земский изумленно замолчал. — Погоди. За мной что, следят?
— Нет.
— Тогда откуда информация?
— Просто я люблю много знать. Следствие, грубые допросы, тайные сотрудники, агенты, повсюду подслушка, спутниковые снимки… И тому подобное.
— А серьезно?
— А серьезно: возможно, мы интересуемся одной и той же женщиной.
— Которой?
Тут до Земского дошло и он рассмеялся.
— Ладно. Можете не говорить.
Сташевский тоже рассмеялся.
— Так вы уже поняли, которой.
— Ясен перец. — Писатель явно развеселился. — Буду, родственничек.
Он положил трубку.
Мищук с Васяком проснулись, замерзшие как собаки, на бетонном балконе, окруженном мешками с песком. Прикрыты они были только собственными куртками. После такого ночлега трудно расправить кости, но у них имелся российский тренинг. Так что справились. В этом городе никогда не будет минус сорока. «Флаги на марш — Вроцлав ведь наш!» Все были ужасно голодными. Кольский пихнул немца в бок:
—
Тот чуть инфаркт не заработал.
—
— Тогда иди с белым флагом. Скажи, что дадим тушенку за хлеб.
Мищук покачал головой.
— Хочешь выставить его на смерть?
— Да ты что, пан. В немца не стреляют, оно им не надо. Это в нас стреляют, ведь это мы «власти».
— А эти двери можно закрыть снаружи? — спросил Мищук.
— Да.
— Тогда пошли всем отрядом.
Вышли они, словно английские коммандос. Строем и с прикрытием. Немец и проводник тащили гранаты. Через несколько минут они вышли из громадного зала.
— Куда? — спросил Мищук.
— Туда. — Кольский показал в сторону Киностудии[19]. Сначала они пытались укрываться за рахитическими деревцами, потом припали к стене.
— Эй! — заорал Мищук. — Мародееееры!
На это заработали автоматную очередь. Все тут же выполнили команду «ложись».
Ответили огнем. Мищук из шмайсера, Васяк — из ППШ, Кольский — из немецкого РКМ, проводник — из маузера, а немец бросал гранаты.
— Стоп! — крикнул Мищук. После канонады мало чего можно было слышать. — Эй, вы там! — орал он. — Хотим договориться!
— Чего? — Раздалось изнутри. По-видимому, на них огромное впечатление произвел пулемет Кольского. Опять же, гранаты тоже были не просто так.
— Хлеб у вас есть?
— Есть.
— Тогда махнемся. Две буханки — на две банки тушенки.
— А как, курва, махнемся?
— Один из ваших подходит к нам, а один из наших — к вам. Обмен посредине. Оба без оружия.
Долгая тишина. Какие-то приглушенные голоса, которых, оглушенные пальбой, понять не могли. И тут громкий крик:
— Ладно! Наш сейчас выходит!
