Та перевела.
— Сделают с тобой как польское НКВД, — так это звучало в ее версии. По-видимому, кое-чего в жизни она узнала.
Кугер перепугался.
— Я ничего не знаю! — крикнул он. — Я простой полицейский. На войну меня не взяли, потому что какой-то силезец покалечил мне руку. А потом русский бомбардировщик оторвал ногу! Я всего… был, — поправился он, — обычным полицейским. Точно так же, как и вы.
Переводчица выдавала из себя все, на что была способна:
— Он говорит, что был бомбардировщиком, а вы — это обычные полицаи.
— Никакие мы не полицаи, — перебил ее Мищук. — Мы из Гражданской Милиции!
Женщина старалась, как только могла:
— Он говорит, что они не из полиции, а только… только… из ополчения.
— Боже! Не понимаю.
— Ну… — ей не удавалось собраться. —
Немец не понял.
— Какие еще штыки? Вы же выиграли войну.
— Ну, что, не понимаешь? — она снова фальшиво запела: «Стрельцы маршируют, уланы вербуют… в войско иди!»
— Совсем ничего не понимаю.
Девушка перевела:
— Он совершенно отказывается сотрудничать. Он ярый нацист и сказал, что Гитлер победит.
Мищук покачал головой.
— Такого он не говорил. Может я дурак, но даже я знаю, как кто говорит «Хайль Гитлер». Он вообще слова «Гитлер» не употребил.
Тут включился Васяк.
— Спроси у него, как долго он провел времени с Грюневальдом над этим делом.
Та перевела:
— Они спрашивают, как долго ты занимался любовью с Грюневальдом.
Кугер онемел.
— Простите, что?! Я никогда не занимался любовью с мужчиной. Я протестант. Я человек верующий. Я? С Грюневальдом?
— Что он говорит? — допытывался Васяк.
— Говорит, что не сражался под Грюнвальдом. И в этом его нельзя обвинять. — Переводчица задумалась. И прибавила: — Холера! Возможно, он и прав. Ведь это было давно. Или думаете, будто можно прожить
Мищук разнервничался. Васяк спрятал лицо в ладонях.
— Девонька, ты где учила немецкий?
— Ну, в Советском Союзе. Всю семью вывезли, и мы отправились в колхоз. Это еще повезло. Ведь других повезли… — она замялась, — ну, сами знаете, куда.
Оба согласно кивнули.
— Ага, в этом колхозе я и познакомилась с одним таким профессором. Свеклу копал. То был всемирно известный профессор германистики. Писал какие-то там работы по немецкой поэзии. Правда, он был русский, а я по-русски слабо понимаю. Когда же нас двоих послали возить навоз на поля, он стал меня немного учить. Столько я и могу. — Она опустила голову. — А школ я никаких не кончала.
— Все ясно. — Мищук закурил «кэмэл» и вдруг, в порыве жалости, сунул его в рот немца. Тот принял сигарету столь жадно, что Мищуку сделалось не по себе. Он отрезал толстый ломоть от черствой буханки, которую ему прислали давние соседи из родного села. Солидно намазал соленым американским маслом и подал калеке. Кугер не знал, что делать раньше, курить или есть. Так что делал и то, и другое. А если учесть, что у него была только одна рука, это можно было признать мировым достижением.
— Так мы ничего не узнаем. — Васяк встал с места и подошел к окну. Глянул на охранников. — Отведите заключенного!
Один из них начал дергать дверь.
— Пан сержант, — доложил он, что-то в замке испортилось!
— Я вам покажу, — с полным ртом пробормотал Кугер. — Тут имеется защелка, которая запирает дверь, если кто-нибудь нажмет на аварийную кнопку в столе. Наверное, кто-то случайно нажал коленом. Сейчас я вам все покажу.
— Что он говорит? — спросил Мищук.
— Что сейчас мне все покажет! Только я не хочу видеть! — Переводчица отвернулась к стене. — Я же женщина!
