в своих выводах исключительно на личные впечатления от разного рода достопримечательностей.
Пространство за первой крепостной стеной занимал так называемый внешний (или нижний) двор с садом. Сад не отличался ни красотой, ни размерами: чахлый газон, по чьему пространству разбегались тонкие ручейки тропинок и дорожек. В центре двора высилась цитадель — сердце крепости, ее главное укрепление, где в далекие времена находили убежище жители, когда внешние защитные рубежи оказывались в руках неприятеля. На вершине насыпного холма, формой напоминавшего усеченный конус, поднимались высокие толстые стены, укрепленные контрфорсами, с единственными воротами. Внутри крепостной ограды, примыкая к ней с северо-восточной стороны, стояла приземистая двойная башня — восьмиугольный донжон, к которому была пристроена башня-турель. Внешний облик замка не поражал воображение. В Испании Каталина повидала укрепления куда более внушительные, чем это, со всех точек зрения.
Она прошла сквозь сводчатые ворота второго оборонительного кольца с предчувствием, что внутри ее ждет неминуемое разочарование. Увы, предчувствие оправдалось. Вид маленького, унылого и к тому же полуразрушенного замка наводил на мысль, что за его состоянием следят небрежно.
Немного интереснее стало, когда группа вслед за экскурсоводом спустилась в подземелье замка. Оно представляло собой разветвленный лабиринт проходов и помещений, использовавшихся для самых разнообразных целей за долгую историю существования крепости. В далеком прошлом в прохладных подвалах хранили запасы продовольствия; они также служили безопасным убежищем сеньорам замка, откуда они в случае поражения легко могли бежать. Позднее подземные помещения утратили практическое значение, стояли заброшенными и обваливались, с течением времени превращаясь в руины: земля словно потребовала обратно пространство, некогда у нее отвоеванное. Однако во второй половине девятнадцатого века подземелья восстановили. Хотя лучше бы, наверное, этого не делали, так как немцы в период оккупации Франции приспособили их для дурных целей. По слухам, мрачные низкие коридоры оглашали душераздирающие крики участников Сопротивления, подвергавшихся жестоким пыткам, чьим единственным исходом становилась мучительная смерть.
Каталина с дрожью выслушивала страшные истории, которыми их с удовольствием угощал экскурсовод, неожиданно воспряв духом под тяжелыми сводами подземных камер и переходов, сквозивших сыростью, где слабое золотистое сияние электрических лампочек едва рассеивало кромешную темноту. Именно тогда Каталина впервые услышала имя Роже Ломуа. Чудом не сбившись опять на привычный бесцветный тон, гид с иронией рассказывал об этом занятном персонаже. Ломуа твердо верил в существование несметных сокровищ в тайниках под крепостью Жизор, огромных богатств, спрятанных тамплиерами накануне поспешного бегства из Франции после разгрома ордена. Ломуа служил, кажется, смотрителем крепости и следил за садом, так что помимо горячего желания завладеть сокровищами он еще имел возможность их отыскать. Поэтому, когда ворота замка закрывались для туристов, он засучив рукава принимался за секретные и далеко не безопасные раскопки.
Ломуа выкопал изрядное количество шахт, не раз утыкаясь в результате в подземные галереи замка. Гид указал на эти места. Сквозные дыры в стенах лабиринта прикрывали проржавевшие железные балки, кое-где они были заделаны грубой кладкой из больших неровных камней, скрепленных известковым раствором.
Но самый знаменитый ночной подкоп, давший повод для бесчисленных сплетен и, естественно, насмешек и сделавший бесстрашного смотрителя знаменитостью не только в Жизоре, но даже в министерстве культуры в Париже, Ломуа осуществил в марте 1946 года. Он сам охотно рассказывал об этом сотни раз. Как утверждал сторож, однажды ночью, выкопав очередной шурф во внутреннем дворе, на глубине примерно двадцати метров он наткнулся на стену, за которой находился подземный зал, никак не связанный с сетью подвалов замка. Каталина пришла в восторг — потайная крипта называлась часовней Святой Екатерины. Какое невероятное совпадение![15]
Древняя часовня оказалась огромной — тридцать метров в длину и девять в ширину, потолки пятиметровой высоты опирались на четыре колонны и готические арки. Неподалеку от пролома, сквозь который Ломуа проник внутрь, размещался алтарь и каменная дарохранительница. На стенах, на высоте примерно в два с половиной метра, на консолях покоились тринадцать скульптур в рост человека, изображавшие Христа и двенадцать апостолов. А на полу под ними, вдоль стен, стояли девятнадцать каменных саркофагов.
Но из всех чудес потайной крипты Ломуа больше всего поразило другое: тридцать сундуков со вставками из драгоценных металлов, вытянувшиеся в три ряда по десять в каждом, представляли собой фантастическое зрелище. Когда Ломуа доходил в своем повествовании до этого места, его голос всегда срывался и дрожал — тридцать громадных сундуков более двух метров в длину, около полутора в ширину и двух в высоту.
Каталина с любопытством, а также изрядной долей нетерпения ждала, когда гид сообщит, что же хранилось в сундуках и саркофагах. Ей даже в голову не приходило, будто их содержимое остается загадкой до сих пор, спустя почти шестьдесят лет после находки бравого садовника. Но дело обстояло именно так.
В какой-то момент рассказ гида сделался менее подробным и увял, совсем утратив живость; экскурсия вновь свелась к сухим, монотонным пояснениям. Каталине удалось понять только одно: совершив ошеломляющее открытие, Ломуа больше никогда не возвращался в подземную часовню. Городские власти всячески ему в этом препятствовали на протяжении многих лет, вплоть до его смерти. В позиции муниципалитета, хотя и не слишком достойной, просматривалась определенная логика: отцы города оказались в щекотливом положении и, очевидно, не желали создавать прецедент, санкционируя незаконные раскопки. Но совершенно невероятным казалось то, что
