верфи. Он щеголял в грязной красной рубахе и желтых полосатых панталонах и строил корабли на благо отечества.
— Это что — все? Все, что у тебя есть? — закричал Робеспьер, дочитав отчет шпиона и наливаясь гневом.
— Нет, гражданин, у меня есть еще кое-что. Доклад — всего лишь закуска. Главное блюдо впереди. Я привел друга. Он хочет поговорить с тобой. Просто мечтает.
От сладкого, едва ли не певучего голоса прохвоста кровь застывала в жилах. В нем оставалось мало человеческого, хотя с первого взгляда его лицо и манеры могли обмануть кого угодно. Он напоминал гадюку, ядовитую гадюку, а его улыбка на самом деле являлась ухмылкой, самодовольной и недоброй, присущей безжалостной твари.
— Кто именно? У меня нет времени на глупые шутки.
Робеспьер знал: никто и не думает шутить. Только не такой человек, как Конруа, полностью лишенный чувства юмора и живший ради наслаждения чужим страданием. Так он вымещал свою обиду и злость на весь мир.
— Тот, кого называют Великим магистром.
— Здесь? Великий магистр? — воскликнул Робеспьер, вскакивая с кресла, словно подброшенный пружиной. На пол полетели перо и чернильница с киноварью, красной как кровь, словно предвещая грядущую ужасную развязку.
— Здесь. Собственной персоной. Привести?
Робеспьер одернул сюртук и кивнул. Он должен успокоиться и принять вид невозмутимый и непроницаемый раньше, чем в кабинет войдет человек, чьи поиски причинили столько хлопот. Неподкупный давно добивался встречи с ним. Кем он окажется? Аристократом или простолюдином?
Конруа отсутствовал недолго. Почти тотчас он вернулся вместе с высоким мужчиной, закованным в кандалы. Лицо со следами жестоких побоев искажала боль. Он ступал медленно, пошатываясь, припадая на одну ногу, уставившись в пол. Гордость этого человека, довольно молодого, в расцвете лет, всего на пару лет старше самого Робеспьера, привыкшего держаться с благородным достоинством, грубо растоптали. Он выглядел сломленным, немощным стариком.
Несмотря на понурый вид, разбитое лицо и спутанные волосы, Робеспьер узнал его: Максимилиан Лотарингский[27] , архиепископ Кёльнский и кузен главнокомандующего вражеской австрийской армии. Но больше он провинился родством с обезглавленной королевой Марией Антуанеттой Австрийской, супругой Людовика XVI, чьей казни Робеспьер добивался несколько месяцев назад.
— Его похищение оказалось делом несложным. Мы поймали его, точно павлина, в саду собственного дворца. Немного веры, и все пойдет как по маслу, — заметил Конруа с насмешливой улыбкой издевательски сладким тоном, фальшивым насквозь. — Никто не знает, что он в Париже… Ну, кроме особо доверенных людей.
— Предатель! — вскричал Робеспьер, обвиняющим жестом резко выбрасывая вперед правую руку с указательным пальцем, вытянутым так далеко, что казалось, он вот-вот оторвется.
Архиепископ поднял наконец глаза и посмотрел на оскорблявшего его честь человека. Он никогда не был и не будет предателем. Так он считал. Он думал: лучше погибнуть, чем предать светлый идеал, согревавший сердце. Этим высоким идеалом была свобода — источник добра и лекарство души человеческой. Свобода представляла наивысшую ценность в сравнении со всем остальным, включая жизнь. Ни одно государство, ни Франция, ни Австрия, и никакая другая страна не может быть важнее людей, населяющих ее землю, а территории в рамках определенных границ и правительства, ими управляющие, не в счет.
Но неподкупный Робеспьер помнил одно: в венах этого человека течет кровь непопулярной королевы-угнетательницы. Из всей палитры красок он различал лишь цвета, пришедшие на смену лилиям Бурбонов: красный, белый и синий Трехцветного знамени. Франция превыше всего и всех, любой ценой, праведной и неправедной.
Нужно, чтобы великолепным зрелищем раздавленной гордости полюбовался еще один лидер революции. Робеспьер приказал караульному разыскать своего сподвижника, Луи Антуана Леона де Сен-Жюста. Когда тот придет, они вдвоем сумеют выпытать у Максимилиана Лотарингского необходимые сведения. Если придется, они выбьют из него правду, как воду из камня. Он заговорит, еще как заговорит, в руках Сен-Жюста, занятого сейчас процессом Жоржа Дантона. Робеспьер стремился уничтожить самых радикальных членов своей партии и преуспел в этом, отправив Эбера на гильотину. Но не менее пылко он мечтал избавиться и от самых умеренных, прозванных «снисходительными». К их числу принадлежал Дантон. Он хорошо послужил делу революции и стал теперь лишним. Его доброе имя и репутация были уже опорочены. Осталось только отправить его на эшафот. Должна покатиться его голова, и тогда Франция не замедлит своего поступательного движения.
Так размышлял Робеспьер, дожидаясь Сен-Жюста в компании Конруа. С кровожадным торжеством он взирал на того, кто станет его проводником на пути к уничтожению величайшей опасности отечества и революции: рода Христа. Робеспьер не верил ни в Иисуса, ни в Бога, однако он панически боялся, а вдруг подобное учение распространится во Франции и найдет народную поддержку. Его информаторы, опора полицейского государства, созданного им, сообщали о необычном тайном обществе, как будто собиравшемся выйти из тени. Они надеялись прийти к власти, сменив прежних королей и нынешнее революционное правительство, одним росчерком пера, просто возвратив себе законные права. В душе его соотечественников еще теплился огонек примитивной и абсурдной католической веры. Как же они осмелятся отказать потомку Иисуса Христа в праве повелевать ими? Тем более если учесть
