Хаос: отступление?

Это был принципиальный момент; на этом этапе раньше заканчивались все мои попытки установить с кем-либо отношения – над несколькими ломтиками дыни в центре моей тарелки.

– Они слишком похожи, чтобы их разделять, но слишком разные, чтобы есть вместе.

Рейчел медленно моргнула, переваривая то, что я сказала, после чего спросила:

– Так ты их не будешь есть?

– Не буду, – ответила я и сделала паузу, ожидая, что Рейчел сейчас начнет говорить мне, что я странная и неразумная, что я попусту перевожу еду. В прошлом я не раз пыталась противостоять этим аргументам: говорила, что у всех есть пищевые предпочтения, и не моя вина, что единственный фруктовый салат здесь идет с взаимозаменяемыми видами дыни. Я объясняла, что боюсь получить аллергию на один вид дыни, а вину возложить на другой, что внесет неразбериху в мою медицинскую историю. Эти аргументы я применяла не раз и всегда проваливалась.

Рейчел мгновение обдумывала мой ответ, а затем сказала:

– Я думаю, двойная дыня мне не повредит.

После чего ткнула своей вилкой в мою тарелку, и сразу же будущее раскрылось передо мной как прекрасная мечта. Еще три года мне потребовалось убедить ее выйти за меня, и это стоило этих трех лет.

Рейчел понимала, что компульсивная часть синдрома для меня была второстепенной по отношению к обсессивной. Другие люди были вполне уверены, что гравитация существует и атмосферу вряд ли высосет в открытый космос; я же думала: сделай я ошибку, и это будет конец всему. Я знала об этом с детства, когда, играя на детской площадке, случайно содрала кожу на коленках и испортила новые джинсы. Этим же вечером родители сообщили мне, что разводятся. Я не была самым важным человеком на свете. Ничего особенного. Но мои ошибки значили для мира гораздо больше, чем ошибки других людей.

И вот вам доказательство: всепоглощающая мягкая тварь, которая распространилась из лаборатории, которой руководила я, первой поглотила мою жену – перед тем как наброситься на других и начать уже ими удовлетворять свой ненасытный голод. Ошибка была моя: я верила в свою команду и надеялась, что они поставят меня в известность, если что-то в проекте «Эдем» пойдет не так. Но, как и многие перед ними, они видели во мне только источник ограничений и порядка, полагая, что я обязательно остановлю их великий эксперимент. Поэтому-то они и смолчали.

Если бы я следила за их работой более внимательно, то обнаружила бы лакуны в их отчетах – там, где они не полностью документировали получаемые данные. Если бы я не доверяла им так безгранично, мои жена и дочь были бы живы. Всю свою жизнь кто-то внутри меня нашептывал: «Ты уничтожишь все, что любишь». И этот кто-то был прав. Прав от начала и до конца.

Слезы, текшие из моих глаз, намочили грязь у меня на щеке, но были не в состоянии смыть ее. Это было справедливо. Этот мир стал жертвой хаоса, автором которого была я. И я не заслужила того, чтобы быть чистой.

* * *

В этой хорошо освещенной, почти стерильной, комнате с комьями грязи на полу и медицинскими машинами, которые негромко и уверенно жужжали позади моей койки, время было вещью достаточно условной. Между моментами, когда я закрывала и вновь открывала глаза, мог пройти час, а могла и целая жизнь. Внутривенное вливание наполняло меня водой, что отдаляло угрозу смерти от обезвоживания. По мере того как мои вены восстанавливались и вспоминали, что это значит быть наполненными, мое тело принялось посылать мне сигналы, которые я с большим бы удовольствием проигнорировала. С тех пор как меня покинула Никки, голод был моим постоянным спутником, и с ним мне удавалось ненадолго сладить (черная пес, серые полосы на шерсти, такой доверчивый, такой обреченный), находя что-либо съедобное в этом сером мире. Ела я скорее из чувства вины, чем повинуясь голоду. Я не имела права умереть, пока этот серый мягкий мир не призовет меня к себе. Если я смогу подождать, если он съест большую часть того, что осталось, он сможет найти способ справиться и со мной.

Все, что от меня требовалось, – это ждать. Но я попала сюда; серый мир был далеко, и моя жертва была отвергнута.

Вливание настолько успешно восстановило мой водный баланс, что все слезы, которые я была не в состоянии вылить все эти несколько месяцев, излились из меня непрекращающимся потоком. Они мешали грязи на моей щеке окончательно засохнуть – мокрая, она выглядела ужасно. Каждый раз, когда слезы высыхали, высыхала и она. Затем слезы вновь направлялись в свое русло, и вливание начинало казаться совершенно бессмысленным делом – я изливала влагу быстрее, чем, вероятно, могла ее в себя принимать. Все здесь было белым, ярким и ужасным. Бродя по серому мягкому миру, я отвыкла от четких линий и ровных плоскостей и не знала, как мне себя с ними вести.

(«Я буду двойную дыню», – сказала Рейчел, погружая вилку в тарелку, и я была так поглощена своей к ней любовью, так подавлена своими желаниями, что не остановила ее – ни тогда и ни потом, хотя и знала, что дыня – проклята. Я позволила ей пересечь так много границ, нарушить так много правил, что неизбежно привело бы к разрушению. Все началось с этой двойной дыни. А закончилось смертью всего, что я любила. Я должна была все предусмотреть. Я должна была просчитать все последствия.)

Не знаю, сколько я лежала в этой белой чистой комнате. Слезы все лились и лились, но они были не в состоянии смыть грязное пятно с моего лица. Безнадежность же овладела мной с такой силой, что сама мысль о том, чтобы встать и начать двигаться, казалась грубой шуткой. Если бы я умерла там, среди серого мира, я, вероятно, воссоединилась бы со своей семьей. Но я позволила Рейчел съесть дыню. Я не остановила ее, хотя знала о последствиях.