и беспросветная нищета.
Легка на помине, из своей комнаты в коридор вышла Аполлония. Ее шаги с другими было не спутать. Она прошла мимо Нининой двери и захромала в другой конец коридора, на кухню. Семь дверей выходило с двух сторон в коридор. Дверь Аполлонии была последней, у туалета.
«За водой пошла», — подумала Нина. Что еще было делать на кухне в половине третьего ночи? Последнее время Аполлония стала выдыхаться. Нина увидела ее во вспышке воспоминания на балу в гимназии, где они вместе учились. Сказал бы кто тогда, двадцать лет назад: Аполлония — Полли, как ее тогда называли, генеральская дочь, выйдет замуж за слепого мужика и станет уборщицей «Полей». «А что это она так долго на кухне делает? — принялась гадать Нина. — Или чай кипятит? Выпью и я чая, все равно не заснуть…» Кареева встала, накинула халат и пошла на кухню к кузине.
Кухня была темной. Нина на миг усомнилась: не пропустила ли она случайно шаги Аполлонии из кухни обратно к себе? Нет, не пропустила. Аполлония сидела у своего стола. Зажмурившись от зажженной Ниной лампочки, она так и осталась сидеть со сморщенным лицом.
— Ты что здесь делаешь? — спросила Нина.
— Бессонница замучила.
— И меня.
— Если тебе свет не нужен, выключи, пожалуйста.
— Сейчас, только воду поставлю.
Нина взяла со стола свой чайник и пошла к раковине.
— Ты мой чайник опять поставь, — предложила Аполлония. — Воды тебе там хватит, и она еще не совсем остыла.
— И заварка осталась?
— Я пью без заварки.
«Чай экономит», — решила Нина.
— Заварить на двоих?
— Спасибо, но я чай пить перестала.
— Что так?
— Вредный он. Кипяток — лучше.
«Ну да, так ты и скажешь правду», — усмехнулась про себя Нина.
Она поставила чайник, приготовила заварку и погасила свет.
— Полли, что будет со всеми твоими, если ты свалишься? — спросила она молчаливую Аполлонию. — Взгляни на себя — ты истощена и физически, и психически. Я тебя очень прошу, позволь мне для моего же спокойствия хотя бы раз в неделю покупать вам продукты. Это мне ничего не стоит: пенсия за мужа плюс моя зарплата — немалые деньги, на нас с Витюшей вдвоем более чем достаточно. Зачем так упрямо отказываться? Мы же родные.
— Вода кипит, — сказала Аполлония. Нина заварила чай и, взяв табурет, подсела к кузине.
— Полли, к чему эта гордость?
— Гордость? — громко переспросила, как вскрикнула, Аполлония и добавила тихо: — Гордости у меня давно нет. Не надо, Нина, опять ты о том же…
— Ты не выдержишь, если будешь так продолжать. Я уверяю тебя. Извини, что я повторяюсь, но в последние дни ты выглядишь просто пугающе плохо…
— Это не то, что ты думаешь, Нина. Это другое…
У Нины екнуло сердце. «Неужели и ее гложет то же самое?»
— Что ты имеешь в виду?
Аполлония еще больше сжалась и сказала:
— Я сделала одну глупость. Боюсь, что большую. Сейчас время такое, с каждым человеком надо быть осторожной… Сколько мерзавцев перевидала, а вот об этого споткнулась, не могла вынести…
— Какой мерзавец? Где?
— Была у Степана одна старая книга из Благовещенского монастыря в Посаде. Редкая рукопись. Принесла я ее продать в букинистический магазин, а там мне за нее копейки предлагают. Тогда я решила попытать счастья в АКИПе. Знаешь этот архив? Он находится недалеко от нас, за Зубовской площадью. Принял меня там замдиректора, вот уж негодяй. Посмотрел мою книгу и набросился: «Откуда? Как это она к вам попала? От кого?» Какое там покупать — отобрал ее, и все. Имущество монастырей, говорит, перешло государству, и мы со Степаном не имеем права держать при себе эту книгу. Я требую ее обратно, он не отдает. Угрожает сообщить в НКВД. Вот я тогда и сорвалась. Ты знаешь, я ему в лицо плюнула. Вот уж: не думала, что кому-то могу в лицо плюнуть. Он меня из кабинета вытолкнул и пригрозил: «Об этом плевке всю жизнь жалеть будешь!» Я была у него по пропуску. Он все мои данные знает. Точно, теперь донесет в НКВД.
