трапезной кочары разбудили Василису, так все и лежавшую на крыльце. Она недовольно проводила их взглядом. Филимон, вышедший последним, опустился перед ней.
— Как ты?
— Лучше.
Филимон обнял ее.
— Куда это они поперли? — спросила Василиса.
— Ты знаешь, что старик-чернец удумал?
— А! — отмахнулась Василиса. — Не до него мне… — Закрыла глаза, сморщилась и добавила: — Кажется, опять накатывает!
— Сильно?
— Пока нет. Вот ведь напасть!..
Из левого глаза Василисы потек ручеек. Филимон смахнул его.
— Пройдет.
— Пропадешь ты теперь из-за меня!
— Уйдем! Ты еще не знаешь, что удумал старик… — И Филимон начал рассказывать.
Василиса приложила ладонь ко рту атамана.
— Посиди со мной. Ничего больше не говори, посиди только.
— Сейчас не могу…
Она опять остановила его.
— Да ладно тебе, «не могу». Иль ты здесь не хозяин?!
Филимон сел рядом с Василисой, вытянул ноги, закрыл глаза и замер. Шло время. Никто за атаманом не приходил. Вдруг он почувствовал запах дыма и встряхнулся.
— Или пожар?!
Вскочил и, пообещав скоро вернуться, исчез с глаз Василисы.
За трапезной, у поварни, горел костер. Высокая стопа дров, уложенная прямо на дороге, была вся охвачена огнем. Прыгали языки пламени, разлетались искры. Монахи и кочары вместе стояли у огня. Товарищи показались Филимону осоловелыми. Отец Михаил посмотрел на него ласково, после чего бросил в костер горсть каких-то семян из горшка, который держал в руках. Огонь побелел. Одновременно повеяло сладковатым запахом.
— Костер-то к чему? — возмутился Филимон.
— Для первого действа, — отвечал отец Михаил.
Атаман обвел кочаров взглядом и опять поразился какой-то дремотной блажи на их лицах.
— Эй, мужики, вы чего?
Все трое перевели на него взгляд.
— Вот огонь горит, — заговорил Припадок и, не найдя больше слов, повторил: — Огонь вот…
Филимон повернулся к отцу Михаилу:
— Пошли в церкву, старый. Время идет! Давай стриги нас, как уговор был. Иль забыл уже все?
— Нет, не забыл, — смиренно подтвердил старый инок. — Очищу и постригу.
И, сказав это, он запел. Пение было неслыханным — ни слов, ни напева. Голос у старика оказался молодым. Вдруг он резко взвился вверх. Брат Леонид вскрикнул и зажал уши — звук был пронзительным. У Филимона сдавило горло, и он потер кадык — тот словно задрожал в отголоске. Странное пение, в первую минуту сбившее с толку и кочаров, и Леонида, так же одинаково их всех заворожило: у всех пятерых полуоткрылись рты, а глаза увлажнились.
Отец Михаил замолк, и стало слышно шмеля, кружившего над горшком с семенами.
— Есть такой обычай: очищение огнем. С него начнем… — заговорил иеромонах, и от его слов кочары встряхнулись. Блажь с их лиц как сдуло — они опять сжались, потемнели, заострились.
— Ты чего несешь, старый! — рявкнул Филимон. — Делай, что уговорено! Ишь надумал: очищение огнем! Не было такого уговору!
— Без очищения стричь не буду, — твердо сказал отец Михаил — такой твердости старик еще не показывал. Филимон опешил.
— Не смеши, старый. Чего нас чистить-то? Нас не отчистишь. Пошли в церкву.
— Без очищения стричь не буду, — повторил отец Михаил.
— Да что еще за очищение-то такое? — набросился на монаха Филимон. — Ты как говорил? Пострижешь нас и пошлешь малого с вестью к солдатам, что, мол, зверюги к Богу обратились. Говорил?
