Никодимус сузил глаза:
— Вы этого не сделаете.
Кэррин произнесла очень тихим и очень спокойным голосом:
— Люди делают безумные вещи ради любви. Я лучше убью нас всех вместе с вами, чем позволю причинить ему вред. — Её голос стал немного выше и она сделала ещё пару быстрых шагов к Никодимусу. — Ещё один шаг, высокий, тёмный и пушистый, и я отправлю нас прямиком в ад.
Я оглянулся через плечо и увидел дженоскву, замеревшего при попытке подкрасться чуть ближе. Его пещероподобные глаза сверкали в тихой ярости.
Кэррин сделала ещё пару медленных шагов к Никодимусу, её глаза странно светились.
— Безумные, безумные вещи. Не подталкивайте меня.
Улыбка Никодимуса превратилась в ухмылку:
— Вы исходите из ложного предположения, — сказал он. — Вы полагает, что ваша игрушка может реально угрожать мне или моему спутнику.
В его словах был смысл, даже если мне и не хотелось это признавать. С волшебной петлёй на шее, уверен, Никодимус ухмылялся бы так же уверенно и в пламени огнемёта, и в гигантской мясорубке, если уж на то пошло.
— На самом деле, это вы исходите из неверного предположения, — возразила Кэррин тем же смертельно спокойным голосом. Предположительно безумный свет в её глазах всё усиливался. — Вы думаете, что я держу гранатомёт.
И с этими словами она отщелкнула какую-то потайную крышку в торце трубы гранатомёта и достала из её глубины меч.
Да, точно. Она достала меч.
Это была японская катана, в деревянных ножнах-трости, как у легендарного Затойчи. Ещё до того, как фальшивый гранатомёт упал на землю, лезвие меча освободилось от ножен, и Фиделаккиус, меч Веры, вспыхнул яростным белым светом.
Но что более важно, само наличие меча внезапно наполнило ночь едва слышимым звоном, похожим на вибрацию струны бас-гитары. Что-то неконкретное, чего нельзя было услышать, или увидеть, или почувствовать кожей. Но её присутствие было абсолютным, неоспоримым, оно наполняло пронизанный мокрым снегом воздух. Это была сила, глубокая, как море, твёрдая, как земля и страшная в своей неотвратимости.
Определённо, это была та самая сила, что могла стереть ухмылку с лица Никодимуса.
Его глаза тревожно расширились. Даже его тень резко замерла, словно статуя.
Во время разговора Кэррин потихоньку сокращала дистанцию, и теперь их разделяло лишь несколько шагов. Она ринулась вперёд, её ноги уверенно, едва касаясь, ступали по обледенелой земле, и он едва успел вовремя поднять свой клинок и встать в защитную стойку. Мечи встретились в лязге стали и вспышке яростного света, она вложила в удар всю свою инерцию и всем телом обрушилась на его центр тяжести.
— Следи за большим парнем, — прошептал я Баттерсу, сделал шаг к Никодимусу и Кэррин... и застыл на месте.
Когда Кэррин врезалась в Никодимуса, он поскользнулся на предательски скользкой земле и бросился на одно колено, чтобы не упасть. Она поднажала, мечи сцепились, лезвия давили друг на друга со смертельной силой.
Я не смел вмешиваться. Стоило любому из низ сделать малейшее неверное движение или потерять равновесие, и два острых как бритва лезвия рассекут незащищенную плоть, словно скальпели.
Я смотрел, как они молча давили друг на друга, сила против силы. Кэррин не полагаясь лишь на силу плеч и спины. Плотно прижав локти к корпусу, она давила на Никодимуса всем весом, помогая себе ногами. Двуручная рукоять Фиделаккиуса давала ей значительное преимущество против его одноручного меча. Лезвие её клинка с каждым напряжённым ударом сердца подбиралось к его лицу всё ближе и ближе, пока на щеке Никодимуса не появилась тонкая ярко-алая полоска.
Никодимус оскалился на неё, все его тело затряслось от усилия, но он оттолкнул Меч от своей кожи на драгоценные полдюйма.
— Так значит, — прошипел он, — перегоревшая на работе думает, что нашла своё новое призвание.
Она ничего не сказала в ответ. Кэррин никогда не рвалась препираться с плохими парнями без чертовски хорошей причины. Это не её вина. Врождённый прагматизм. Она сделала медленный, глубокий вдох, и, не ослабляя давления, повернула лезвия, слегка изменив направление, чтобы сцепленные мечи начали медленный спуск к горлу Никодимуса.
— И вы думаете, что достойны вступить в ряды настоящих рыцарей Меча, — сказал Никодимус вкрадчивым и уверенным голосом. — Вот такая избитая, изрезанная, сломленная. За мои века я отлично изучил, что требуется настоящему рыцарю. И у вас этого нет. Да вы и сами это знаете. Или взяли бы этот меч гораздо раньше.
Её ярко-голубые глаза горели на бледном испуганном лице, она наклонялась вперёд, всё ближе прижимая меч к его шее, к тому месту, где билась артерия. Я знал, сколь острым было лезвие катаны. Когда сталь доберётся до кожи Никодимуса, будет достаточно давления пера и движения травинки, чтобы вскрыть его шею.
— С вами это впервые, — продолжал он.— Такая близость, напряжение, неподвижность совсем не шутка. Знаете ли вы, сколько раз я говорил с такими новичками, как вы, в почти таких же ситуациях, как эта? Я забыл о настоящих сражениях на мечах больше, чем эта бледная современная копия мира
