Триш выкрутила еще один гвоздь, потом, спустя час – еще один, пока ей не удалось целиком высвободить один конец планки. Она сунула пальцы в рот, слизнула кровь, а потом оторвала планку – с громким треском. Триш замерла, прислушиваясь. Никто не пришел. Она спрятала гвозди, а потом выглянула из окна.
До земли было футов шесть – достаточно, чтобы заставить ее нервничать. Ей придется высвободить, по крайней мере, еще одну планку, прежде чем она сможет выбраться. Она надеялась, что с помощью одной планки у нее получится отодрать остальные. Триш посмотрела на доску, которую держала в руках, на гвоздь, торчавший из торца, и вдруг поняла, что держит в руках вполне достойное оружие – если что.
Шаги в коридоре; она быстро поставила планку на место, задернула шторы и юркнула обратно в кровать.
В замке повернулся ключ, и дверь распахнулась. Вошла Ламия. Поглядела на поднос с нетронутой едой, стоявший в ногах кровати.
– Ох, дорогая, ты так и не поела? – Она взяла с подноса тарелку овощей и села на кровать рядом с Триш. Вонзила вилку в кусочек брокколи. – Ну, открой рот. Поешь.
Девушка молча глядела в стену.
– Ты только вредишь ребенку, – сказала Ламия строго. – Я не могу позволить тебе причинить вред нашей крошке. А теперь ешь.
Триш продолжала глядеть мимо нее.
Ламия вытащила из волос длинную булавку и, прежде чем Триш успела хотя бы моргнуть, вонзила булавку ей в шею.
– Ох, Господи! – вскрикнула девушка, отталкивая Ламию. Триш скатилась с кровати и бросилась к двери, вот только дверь вдруг оказалась гораздо дальше, чем она думала. Ноги у нее ослабели, рука врезалась в стену, и она сползла на пол. Все вокруг стало каким-то размытым.
Лицо Ламии нависло над ней, искажаясь, вытягиваясь, превращаясь во что-то злобное, что-то первобытное, беззубая старуха, потом – соблазнительная красавица, потом – чешуя, и рога, и желтые, змеиные глаза. Вот все они вместе, сразу, а потом – никто, никого. Триш, вскрикнув, отпрянула.
– Думаешь, ты первая, кто решил поводить меня за нос? Я топтала эту землю задолго до того, как забрезжила заря человечества. Для меня танцевали тысячи дев. Я богиня…
И Триш вдруг обнаружила, что не в силах ослушаться.
Ламия сунула кусок брокколи ей в рот.
– Ешь.
И Триш принялась жевать, десять раз на одной стороне, десять раз на другой, как ее учила бабушка. Потом она проглотила еду, и ей сунули в рот еще кусок, и этот она тоже послушно съела. Она будто стала пассажиром в собственном теле и, сидя на заднем сиденье, наблюдала, как кто-то другой ведет машину.
– Ешь, – скомандовала Ламия, поднося ей ко рту следующую порцию, и опять Триш жевала и глотала, и так продолжалось, пока тарелка не опустела.
– Ну вот, – сказала Ламия добрым, нежным голосом. – Хорошая девочка. А теперь, давай… обратно в кровать. – Триш подползла к кровати, и Ламия помогла ей взобраться на матрас.
Триш лежала, глядя в потолок, и не могла пошевелить даже пальцем.
Ламия забралась в кровать, села ей на ноги верхом и приложила ухо к животу девушки. Потом сунула руку ей под рубашку, нежно поглаживая округлившийся живот.
Триш хотела оттолкнуть ее, хотела закричать, завизжать, но все, что она могла – лежать неподвижно и глядеть в потолок, и только слезы катились у нее по щекам.
Глава 63
Демон застонал. Цепляя когтями грязь, он пытался утащить свое искалеченное тело прочь, подальше отсюда. Чет подошел сзади и всадил нож ему в затылок, потом еще раз, и еще, пока демон не перестал шевелиться. Чет встал и внимательно осмотрелся: вокруг лежали изувеченные тела демонов и лошадей, но все они были уже мертвы – или, по крайней мере, не представляли угрозы.
Ана села рядом с Алой Леди и зажала ей рану своим шарфом, пытаясь остановить кровь. Алая Леди лежала на боку и смотрела на кровь так, будто не могла поверить, что это все ее.
Кто-то кричал – сдавленный, хриплый вой, доносившийся из разбитого фургона рядом со сфинксом. Разбросав доски, Чет обнаружил под ними изувеченного Велеса. Он вынул кляп у него изо рта, потом перерезал веревки, которыми были опутаны руки и ноги Велеса, и помог ему сесть. Кисти рук у бога отсутствовали, а рот напоминал одну сплошную рану, на которую трудно было смотреть. Он попытался заговорить, но изо рта донеслось только