свечами. Она сказала ему, что других не было. Тогда у него и начал дергаться глаз, как всегда, когда что-то его бесило. Он покачал головой, сказал, что нельзя ставить на торт для мальчика девчачьи свечки. Она засмеялась, сказала, все в порядке, никто, кроме нас, не узнает. А он ответил, нет, какой же это порядок – ставить девчачьи свечки на торт моего сына. Я тогда сказал, что я не против. Спросил его: «Можно, пожалуйста, я свечки задую». У мамы руки тряслись, я видел. Она тогда его попросила, очень ласково, не устраивать скандала, только не на мой день рождения. Он ударил ее по лицу… Так, что она на пол полетела.
Мама ничего больше не сказала, схватилась за щеку и ушла в спальню.
А папа просто сидел, и сидел, и глядел на свечки, и глаз у него все дергался. От страха я даже двинуться не мог, замер и смотрел, как оплывают свечи на моем торте. Ну, и спустя какое-то время он встал и пошел в спальню. – Тренер немного помолчал. – Сначала он орал на нее. Она плакала. А потом… Я слышал каждый удар…
Ну, и через какое-то время она перестала кричать… Но я все слышал удары кулаков по ее телу. Просто шлеп, шлеп, шлеп. Господи, когда же я перестану это слышать?
–
Тренер взглянул на него.
– Мне плевать, что случится со мной здесь, внизу. Только бы успеть сказать ей, что мне жаль… Жаль, что я был таким трусом.
– Отдохни, – сказал Эдо, укладываясь прямо на землю. – Если хочешь увидеть мать, тебе нужно отдохнуть.
Чет лег рядом с Эдо и закрыл глаза, стараясь заснуть. Но поймал себя на том, что просто пялится в потолок.
– А мы вообще спим?
– Если повезет, – ответил Эдо. – Сон здесь – это редкая драгоценность. Потому что, когда ты спишь… Ты видишь во сне
С решетки все капала вода – монотонное
Глава 37
Карлос и его Защитники подъехали к подножию огромной статуи и остановились, задрав головы, глядя на гигантскую фигуру двухголовой женщины с шестью грудями, нависавшими над ее объемистым чревом, и шестью руками, каждая из которых оканчивалась копытом. Одна голова улыбалась небу вечной улыбкой, другая, нахмурившись, глядела вниз, прямо на них. Статуя целиком была отлита из железа, древнего металла, изрытого оспинами и ржавчиной.
Карлос кивнул Хьюго:
– Зажигай.
Живот статуи был огромной клетью – туда с легкостью могло поместиться несколько десятков душ. Под животом находилась гигантская топка. Люди Карлоса набрали обломков костей, набили ими топку и развели огонь. Через некоторое время над ними начал куриться зеленоватый дымок, вырываясь клубами из глаз и рта статуи.
Карлос был рад, что Око-Мать пока еще светило вовсю; даже сейчас, спустя долгие годы, он не слишком жаждал встречаться с демонами в темноте.
– Поглядывайте там, – сказал он. – Они придут с юга.
Он вынул из нагрудного кармана серебряную зажигалку, сигарету и, прикрывая ладонями пламя, закурил. Глубоко затянулся, позволяя кисловатому, прогорклому духу костяной травки проникнуть в каждый уголок легких. Закрыл глаза. Вот он, приход. Похоже на кокаин, насколько ему помнилось – этот внезапный прилив бодрости, и то, как он чувствовал себя наконец-то живым, готовым ко всему, даже ко встрече с демонами из Ада. Про себя Карлос делил души в Чистилище на две категории: те, кто пил Лету, и те, кто курил костяную травку. Те, кто пил Лету – те были ходячие мертвецы, жалкие душонки, которым нужно было одно – уйти из этого мира навсегда. Но курильщики – дело другое. Они хотели жить – добиться чего-то в этой жизни после смерти. Карлос уже пустил псу под хвост одну жизнь, и не намеревался сделать то же самое со второй.
– То еще, наверное, было зрелище, – сказал Ансель.
До Карлоса вдруг дошло, что это говорят с ним.
– Ты о чем?
– Вот эта железная леди, она принадлежала Господину Озирису. Да, наверное, так оно до сих пор и есть, но, видно, ее уже давненько не навещали. Ее звали Матерью Озириса, и в дни своей славы Озирис, бывало, сжигал у нее в животе по сотне душ за раз. И не каких-то рабов, а его собственных почитателей. Быть избранным для этого дела – это была великая честь. Они верили, что их прах вознесется наверх, на Землю, и они возродятся.