Стахлхарту минуло пять сотен лет. Не отличаясь большим разнообразием вкуса, предки нынешнего фон Хинтерна старались увековечить себя, множа кольца стен, расширяя вверх, вширь и глубоко под землю этажи, достраивая неуклюжие башни, арки, внутренние мосты и галереи — до тех пор, пока замок не стал похож на необъятное каменное лицо больного чумой. Три гигантские, грубые в своей строгости и простоте башни венчали всю эту почти уже беспорядочную груду строений: Хеулен, Руф и угловой Дрохнен — Вой, Крик и Гул. Если бы не эта страшная память былым осадам, Стахлхарт был бы похож на один из множества каменных муравейников, налепленных по берегам Рейна до самого Домлешг-Хайнценберга.
Дрохнен был когда-то стоявшей особняком сторожевой башней, неприступной на разлившемся Рейне. Но с тех давних пор река обмелела (часто стояли засушливые годы), замок разросся, и башня стала частью Стахлхарта.
…Никто не мог и вообразить, что однажды ее вдруг не станет.
По выщербленной винтовой лестнице слуги втащили барона на стену — и тут же бегом устремились прочь. Оттуда он, ругаясь и кашляя, протирая слезящиеся глаза и смахивая пот с лысого черепа, оторопело глядел на оседающие в пыли развалины Дрохнена. А все пространство перед замком, почти от широченного рва с водой и до кромки сизого леса, было покрыто молчаливыми шеренгами стейнтодов. Барон содрогнулся — что-то неестественное, нечеловеческое, что-то от затаившихся насекомых было в этом едином молчании сотен одинаковых людей. Прищурив некогда зоркие глаза, фон Хинтерн разглядел бесстрастные лица в первых рядах, разрисованные жирными черными штрихами — непонятными и пугающими символами.
— Десяток человек этой ночью переплыли ров и прокрались под стены, барон. Нанесли краской на основание угловой башни свои знаки. И башня рухнула.
Ульрих фон Хинтерн резко обернулся. Перед ним стоял невысокий худой человек в пыльной, местами продранной белой рясе с откинутым назад широким капюшоном и в грубых сапогах. Большие бесцветные глаза на резко очерченном и тоже перемазанном грязью лице внимательно рассматривали барона. В руках гостя был моток толстой веревки с крюком на конце. Веревка была такого же неопределенного грязно-бурого цвета с белыми волокнами, как и длинные волосы священника.
— О, пробрались через полчища врагов и в одиночку вскарабкались на стену? Отец Родгер, я полагаю? — издевательски протянул барон, желая хоть как-то выместить свою ярость.
— Нет, я прибыл ночью. Через ворота. На ослике, — спокойно ответил Родгер. — А сейчас пытался прочитать, что там написано, — кивнул он вниз, на развалины башни.
— Смотрю, вы уже в гуще наших скорбных событий. Простите великодушно, что не встаю поприветствовать такую достойную персону. Чего угодно? Быть может, бокал холодного рислинга, помянуть старушку Дрохнен?
— Барон, — сухо ответил священник, — где ваши защитники? Почему не установлены огненные блиды?[6] С восточной стороны, у леса, много сухого кустарника — если его поджечь…
— Я как раз занимаюсь этим вопросом! — раздраженно перебил фон Хинтерн, как старый вояка, взятый за живое командным голосом какого-то священника. — Вот что, если желаете воодушевить защитников, прочесть «Отче наш» или кого-нибудь там исповедать — милости прошу… А, Фридрих! Какого черта?! Почему пусты стены?!
— Люди боятся, ваша светлость, боятся, что все стены рухнут.
— Проклятье! Скажи, что вздерну каждого третьего! Эй, вы, чертовы бездельники, живо несите меня вниз! А то переполошились, точно воробьи при виде ангела Легиона с миллионами крыльев! Крашеных уродов не видали?!
Они всегда приходят в жаркие голодные годы. Неизвестно, откуда. Сначала небольшие их группы ходят по деревням — молчаливые, спокойные, уверенные. Раздают еду и одежду. И люди уходят с ними. Это уже потом они начинают все разрушать…
Их видал еще дед Ульриха, барон Фосс фон Хинтерн — тогда стейнтоды не тронули замка, прошли мимо, следуя своим неведомым целям. И исчезли на годы. Но вот вернулись. И теперь все иначе.
Яростно озирая столпившихся на внутреннем дворе и галереях сумрачных людей, Ульрих фон Хинтерн набрал в грудь побольше воздуха, но его опередил незаметно оказавшийся рядом священник.
— Вот веревка, по которой я только что спускался к разрушенной башне, — буднично сообщил Родгер, подняв над головой моток с крюком. — Вот камень рухнувшей башни, который я подобрал. — Он нагнулся, осторожно поднял обеими руками огромный булыжник, испещренный черными знаками, и швырнул на середину дворика. Ударившись о брусчатку, тот рассыпался в пыль. Ропот прошел по рядам, люди испуганно попятились. — А вот это камень из той стены, на которую нужно установить четыре огненные блиды! — Родгер поднял другой камень и, развернувшись, с неожиданной для своего телосложения силой запустил его в ближайшего солдата. Мощный удар пришелся тому в грудь и повалил.
— Крепкий, хороший камень. Стена из них выдержит много людей, как держала сотни лет до нас. Чтобы обрушить стену — нужно подойти к ней и нанести на нее символы, и сделать это можно только руками и красками. Так не подпустим же стейнтодов поганить Стахлхарт!
«Совершенно обычный у него голос, — думал барон, ожидавший по меньшей мере азартной проповеди от своего незваного „помощника“. Он наблюдал, как люди на стенах споро возятся с тяжелыми метательными машинами. — Ну совершенно обычный голос — у рыночной торговки и то громче. Да и слова тоже нехитрые. Тоже мне, Мастер слова».
