место!» И сказали мне мужи: «Енох, место это уготовано праведникам, испытавшим за свою жизнь всяческие напасти…»
Книгу Еноха, ходившего на небо и видевшего Бога, отец Ригор читал не Ингвару. На скамьях перед ним сидели человек двадцать русов во главе с Дивосилом – с недавних пор рабом Божьим Ермолаем.
Образ сияющего золотом «военного креста», мельком увиденного в миг ужаса и растерянности, запечатлелся в памяти как меч божьего гнева. Казалось, это он божественной силой метал те молнии, из-под которых они спаслись лишь чудом. Образ креста, будто выжженный в сознании, они теперь видели во всем, в прекрасном и пугающем. Испытанный на воде Босфора смертный ужас перешел в страх Божий, и они оказались тверды в желании принять защиту креста и тем отвратить от себя гнев Христа. Слова о Боге едином, сотворившем небо и землю, находили путь к их сердцам как непреложная истина.
– …И повели меня двое мужей на северную сторону и показали очень страшное место, где грешников подвергали всяческим мукам. Там стлалась непроглядная, мрачная мгла, и не было света. Пылал там мрачный огонь, и река огненная пересекала всю ту местность…
Теперь русы знали, как выглядят эти ужасы наяву. По привычке Ингвар потер лоб. Колояр не обманул со своим яичным маслом: ожоги сошли без следа. Но у князя они и были не слишком тяжелы. Другим повезло меньше, и около сотни человек в его нынешней дружине сохранили те или иные следы огня: на лицах, на руках, на спинах и плечах, где одежда, облитая «Кощеевым маслом», горела прямо на теле. Ингвар знал: иные и сейчас еще кричат по ночам, видя это во сне.
Его судьба сохранила. Он снова здоров. Но кое-кто из тех, кто внимал сейчас Ригору, никогда уже здоров не будет. Ингвар не осуждал их за измену старым богам: кто-то лишился глаз, кто-то рук, а кому-то так обожгло горло и грудь раскаленным воздухом, что они кашляли чуть не до разрыва сердца и не внушали надежд на выздоровление. Кто теперь поможет им, кроме того Бога, что обещает утешение всем страдающим? «Ибо для нас жизнь – Христос, а смерть – приобретение», как говорил крестивший их в Святой Софии Несебра епископ Киприян. Ингвара пробирало холодом, когда он думал, что сам мог запросто оказаться на месте кого-то из этих, искалеченных навсегда.
Но разве мог он поступить как-то иначе? Не ходить на Греческое царство, остаться дома? Нет. Не мог. Походы придавали смысл его жизни, и сидеть дома с бабами означало бы и не жить вовсе. Тогда вся сага о нем уместится в три слова, а что ты за человек, если о тебе нет саги? Человек ли?
– …Увидел я там темницу страшную зело и мрачных нечестивых ангелов, вооруженных невиданными орудиями, которыми они без милости мучили грешников. И воскликнул я: «О горе горькое! Как ужасно это место!» И сказали мне мужи: «Место это, Енох, уготовано для тех, кто не почитает Бога и вершит на земле злые дела: занимается чародейством, заговорами и бесовским волхвованием…»[55]
Волхвованием… Ингвар сейчас немало дал бы любому волхву, кто открыл бы ему участь Свенельдича и войска. Но Боян, когда Ингвар стороной намекнул ему на это, покачал головой: он таких не знал. Или не захотел признаться.
Ингвар все ходил и ходил от окна к стене и обратно. Бедро ныло все сильнее, хотелось присесть. Но сидеть не давала досада. Сколько он будет вот так ждать, будто… девка на выданье? Не зная своей участи – славу принес руси этот его поход на греков или гибель и позор?
Наконец он отошел от окна и сел на мраморную скамью. Попытался было слушать, но быстро надоело. Стал рассматривать рисунки на стенах: кто-то с кем-то ратился. Всадники скачут, воздымая мечи, плащи развеваются, кто-то сидит на престоле под треугольной кровлей с венцом на голове, а долгополые бородачи подносят ему паволоки и сосуды… Боян говорил, здесь изображены подвиги его отца, Симеона. Того самого, что желал именоваться «царем болгар и греков». Ингвар уже привык к болгарским каменным дворцам с их просторными палатами, выложенными мрамором полами, расписными стенами, и лишь порой дивился, мысленно сравнивая это со своим киевским жильем. А ему говорили, что перед великолепием Царьграда дворцы Несебра и даже Великого Преслава – как воробей перед павлином. Перед кем? Ну, есть такая птица… Жар-птицу знаешь? Вроде нее. И хвост самоцветный – с парус величиной.
Вот ведь брешут, как дышат!
Хан-князь Борис, царь Симеон, царь Петр… Три поколения назад болгары приняли крест, и вот уже их владыки, потомки кочевников, живут в обширных каменных дворцах, носят мантионы и скарамангии, сидят на троносах в стемме[56] из золотых пластин с изображениями Бога, давшего им все это…
Но эти мысли Ингвар гнал от себя. «У кого в руке меч, того крестом не возьмешь!» – повторял он собственные слова, внушенные ему в трудный час не иначе как самим Перуном. У русов есть меч, и мечом они возьмут все, что им понадобится. И скарамангии, и стеммы.
Лишь бы Перун дал Мистине удачи! Ингвар готов был продолжать борьбу и без того – недаром же он женился на Огняне-Марии и обрел поддержку ее родни. Но только бы скорее получить хоть какие вести, узнать свою судьбу.
– Господи! – произнес Ригор, завершая свое чтение. – Ты, сказавший: «В бедствии ты призвал Меня, и Я избавил тебя, из среды грома я услышал тебя, при водах Меривы испытал тебя»[57]. Избавь меня ныне, Владыка! Призри своим милосердным оком! Изгони из сердца печаль и сотвори знаменье во благо! Да будешь благословен Ты во веки веков! Аминь!
– Аминь! – нестройным хором повторили новокрещеные рабы Божии.
Ингвар едва не повторил вслед за ними – хотя бы мысленно.
В покой вбежал отрок, за ним вошла Огняна-Мария и нашла глазами Ингвара.
