– Пока рыбка не клюнет.
Они стояли перед «ракушкой», нарочито потягиваясь и переминаясь с ноги на ногу… чувствуя себя голыми среди обряженных.
Даже мичман никак не мог избавиться от ощущения собственной инородности. Да, он здесь явился на свет и вырос, как пыльный сорняк в холодной степи. Да, именно под это тяжелое небо он всегда возвращался из нечастых странствий по чужим мирам. Да, в этой суровой, негодной для садов и посевов земле упокоились его предки, все до единого, и порази его небесным каменьем Трикха, Стихия-твердыня, если он знал хотя бы одно имя, кроме имени матери. Ему бы взять ноги в руки, голову под мышку и убраться отсюда на городскую окраину, подальше от этого форса и глянца, от этих надменных рож и прямых хребтов… в родной Скунгак, к привычным малоэтажкам с выбитыми стеклами, расхлебененными воротами и облупленными стенами, до самой крыши размалеванными живописной срамотенью. Где говорят на языке, понятном только тем, кто родился в этой дыре и долго дышал ее зловонным воздухом. Где могут убить за пару монет и за кусок лепешки. Где смотрят только исподлобья и не верят ни единому слову. Где не дружат, а лишь сбиваются в стаи. Где шутят грубо и кроваво, над шутками гогочут громко и угрожающе, и никогда не улыбаются. Где правила жизни просты и понятны. Плохо лежит – подбери. Хорошо лежит – отними. Хочешь жрать – отыщи. Не хочешь жрать – подыхай. Слабак – найди себе стаю. Сильный – стань вожаком стаи. Не подставляй спину, не подпускай близко… Да вот только, воротившись из первого своего похода, сразу после унтерского училища, поднахватавшись воинской спеси и сильно почистив язык от колючек родной речи, юный сарконтир обнаружил, что те, кто вчера еще приветствовал его обычными скабрезностями и готов был предложить ночлег, кусок мяса и девку, молчаливым опасным зверьем глядят ему вслед, на обращенные к ним речи отвечают презрительным плевком и уходят в темные подворотни, не прощаясь и с собой не приглашая. А он, всего-то и было, что научился улыбаться… а дружить, следуя гвоздевому правилу Скунгака – «Не подпускай близко!» – так и не научился. Наверное, тогда он впервые задал себе вопрос: есть ли в этом громадном мире местечко, где он свой, где его дом и где ему будут рады? Да и нужно ли ему, дикарю, плебею и одиночке, такое место? Помнится, ответа он не нашел, поскольку вскорости вокруг затеялась такая кутерьма, что стало не до умствований… но вопрос никуда не делся и продолжал всплывать в его мозгу с постоянством и неотвязностью. Но даже теперь, когда где-то далеко, хотя уже в пределах видимости, забрезжили очертания родового поместья… да хрен с ним, с поместьем… домика с окнами, крыльцом и чистенькими, не уделанными светящейся краской-несмывашкой стенами… даже в этот час мичман Нунгатау не готов был дать окончательный ответ, хочет ли он остепениться, успокоиться, войти в свой дом хозяином – или нет.
Мимо них, изредка одаряя пренебрежительными взглядами, текли людские потоки и ручейки. Сопровождаемый надменными долговязыми адъютантами, прошествовал большой военный чин, и сам в годах, и свита ему под стать, все сухие, желчные и седые. «Инспекция, – шепнул сержант Аунгу. – Полетят чьи-то головушки. Не бывает, чтобы не полетели…» Птичьим клином проскользнули монахи Десяти Стихий в серебристых плащах с низко надвинутыми капюшонами. Галдя и закатываясь развязным хохотом, проскочили желторотые неоперившиеся курсанты военной академии – узнать их можно было по униформе, одинаково расписанной во все цвета радуги, одинаково болтающейся на не обросших еще тугим мясом плечах и одинаково расхристанной. При полном вооружении, закованные в броню с головы до пят, с недвижными каменными физиономиями, входили в толпу, словно штык в сало, патрульные наряды. Сотни и сотни эхайнов, мужчин и женщин, всех возрастов и рас – спокойные, незлые, слегка возбужденные в ожидании близкого путешествия лица… яркие дорожные одежды… простые, недоступные воинскому разумению, беспритязательные заботы… такие же простые, цивильные, надо полагать, мысли, в которых нет места ни зловещему и непонятному пришельцу-келументари, ни еще более зловещему гранд-адмиралу с его планами и интригами, ни тем более мертвящему синему взгляду из темноты.
Ничего нет проще затеряться здесь…
Мичман шумно откашлялся, чтобы подавить внутреннее смятение, и повел вокруг себя начальственным взором.
– Янрирры, – сказал он. – Вы знаете, зачем мы здесь. – Рядовой Юлфедкерк открыл было рот, чтобы выразить сомнение, но получил тычок от ефрейтора и промолчал. – Может быть, нам повезет, и мы оказались в нужном месте в нужное время. Точно так же мы можем потерпеть неудачу. («Что за хрень я несу?» – подумал он с раздражением.) В свете изложенного, задание: не привлекая стороннего внимания своими солдафонскими повадками, провести предварительный осмотр помещений терминала. Разрешается перекусить. («Наконец-то!» – вставил ефрейтор Бангатахх.) Только не суйтесь в рестораны… впрочем, вас туда и не впустят. И не экспериментируйте с местной кухней – у меня нет желания возиться с тремя дристунами! («С двумя, – поправил сержант Аунгу. – Меня здешней кухней не напугать».) Хорошо, с двумя… И чтобы никаких мне вредных излишеств – ни дурной травы, ни бухла! С патрулем не цапаться, к служителям культов с дерзостями не вязаться… Я возьму на себя окрестности. Встречаемся на той стороне площади через час. Хорошо, через полтора. Вопросы?
– Слабо, конечно, в это верится, – промолвил сержант Аунгу, – но если объект вдруг будет обнаружен?
– Никаких действий не предпринимать. Внимания не привлекать. Конечностями не размахивать, глупостей вроде «Встать на колени, руки за голову!» не выкрикивать. Вообще покинуть зону его обзора и прикинуться мебелью. Что-то мне подсказывает, с последним вы справитесь лучше всего… Немедленно известить меня и ждать. – Мичман подумал, не имеет ли смысл молвить что-нибудь воодушевляющее, и решил, что достаточно уже побыл шутом за эти несколько дней. – Выполняйте.
«Болтуны» с подозрительным рвением направились ко входу в терминал. Сержант Аунгу на ходу внушал рядовому: «Юлфа,
