Вектор атаки

Юлфа, я ведь на тебя полагаюсь, как на брата, мне ведь, случись что, и положиться будет не на кого, кроме как на тебя…

– Отставить! – не выдержал мичман. – На дорогу смотри, сержант!

– Только тем и занят, янрирр мичман, – с готовностью откликнулся этот сквернавец.

Какое-то время Нунгатау молча наблюдал за дорогой. Придраться было не к чему. «Выдрессировали вас там, в метрополии», – подумал мичман со смешанным чувством удовлетворения и ревности. Сам он, будь его воля, давно бы уже резал напрямик через степь, в направлении заката, аккурат между двух зависших над горизонтом лун, и вскорости непременно уперся бы во внешний контрольный контур. Ведомая же сержантом Аунгу «ракушка» летела над дорожной направляющей полосой на небольшой высоте, на разумной скорости, старательно следуя всем указателям, правил не нарушая и на неприятности не нарываясь. Любоваться по сторонам было положительно не на что: степь – она и есть степь, голая, желто-серая и маловыразительная. В какой-то момент мичман даже провалился в чуткую звериную дрему и как сквозь пелену слышал негромкие комментарии сержанта: «Приближаемся к внешнему контуру… штатно миновали внешний контур… вижу промежуточный контур… штатно миновали патрульный пост…» Никто сержанту не отвечал, да его слова и не нуждались ни в чьей реакции, просто порядок есть порядок.

Уже в пригороде рядовой вдруг проронил с трепетом в голосе:

– Ух ты, это что за дура?

На приличном расстоянии, из ложбины между двумя покатыми, заросшими бурым кустарником холмами возносилась к небесам устрашающих размеров конструкция из черного металла. Видом своим она напоминала двухсторонний гребень с частыми изостренными зубцами, а завершалась тонким шпилем, оконечье которого таяло в облаках. Гигантский рукотворный артефакт. Инородное тело, не имеющее к окружающему ландшафту никакого касательства, оно будто выламывалось из естественной гармонии рельефа, что сотворена была за многие тысячелетия чередой сезонов с их ветрами, дождем и засухой, и своим присутствием бросало природе надменный вызов.

– Сканеры, – небрежно отвечал сержант Аунгу. – Игрушка типа «Поймай членистоногого!».

– Членистоголового, – проворчал мичман Нунгатау.

– Покрытие пятьдесят квадратных миль, – заливался Аунгу, не обращая внимания, – избирательность такая, что мелкий грызун не проскочит, будь он чужеродного происхождения. Пригороды Хоннарда закрыты полностью. А сам город сканируется избирательно, ситуативно: слишком много техногенных помех, да и жить под такой радостью для здоровья далеко не полезно.

– Как же это строили! – потрясенно вымолвил Юлфедкерк. – Сколько металла убухали, сколько сил! У нас в Эхайнетте не такие…

– Сравнил тоже! В метрополии техника посерьезнее, компактная и скрыта от глаз предполагаемого противника. А здесь все напоказ, чтоб, значит, видел и опасался…

– И что же, опасается?

– Насчет «опасается» не уверен, но, если верить внутренним сводкам, от активных действий воздерживается.

– Неинтересно ему тут, потому и воздерживается. Да и здоровье свое бережет. Для чего спешить? Сами скоро вымрем, от собственных мер предосторожности. Нет в этом логики…

– Это почему же нет логики?! – спросил сержант Аунгу ядовито.

– А потому, что защита от предполагаемого противника оказывается едва ли не более губительна, чем сам противник. Что есть нарушение принципа целесоответствия.

– Зануда ты, Юлфа. Сектант, одно слово.

– Сами вы сектант, янрирр сержант. Уж кто-кто, а мы видим истину высокой логики во всем ее сиянии, а что касается вас…

– И логика твоя – с запашком!

Рядовой препираться не стал, а вместо того ни к селу ни к городу, должно быть, от эмоционального потрясения, завел очередную свою байку:

– Назидатель Нактарк во времена своей юности много странствовал по отдаленнейшим уголкам мироздания в поисках истинной мудрости и незыблемой логики. Случилось, что он оказался в забытой эхайнами и Стихиями обители диалектиков в горах Умкарна. Принят он был со всем радушием, какое могли позволить себе престарелые затворники, обогрет и обласкан, а ввечеру приглашен к участию в обычном вечернем диспуте. После обмена новостями Назидателю Нактарку между делом задан был вопрос, а что-де слышно в живом миру про пигаклетазм…

– Про что?! – вытаращил глаза сержант Аунгу.

– Про пигаклетазм, – терпеливо повторил Юлфедкерк. – Вот и Назидатель, отнеся свое неведение на счет юности, беспечно осведомился, что сие означает. Вопрошавший диалектик между тем вскочил на ноги, взъярился и возопил к Стихиям в том смысле, что-де персона, претендующая на высокое звание мыслителя и логика, но при том не ведающая, что есть пигаклетазм, никак не заслуживает ни упомянутого звания, ни малейшего почтения со стороны окружающих, ни даже сколько-нибудь учтивого обхождения. Нет нужды объяснять, что после таких слов Назидатель Нактарк, пребывая в полном недоумении о неощутительно допущенном промахе, был изгнан из обители по шее в холод и ночь…

– Вот мисхазеры! – не стерпел ефрейтор Бангатахх, придерживая челюсть.

– Но этим его злоключения отнюдь не исчерпывались. Воротившись к родному очагу, он поведал историю тогдашним сотоварищам и немало при том