комнату заполнил „сонный“ газ. Не прибеги тогда на шум Капитон — лежать мне сейчас в земле, на другом берегу Невы, рядом с Блументростом, Гольдбахом и Байером. — Томас поёжился. — А ведь у меня семья, дети, Гизела и Ганс… или Гюнтер? Гюнтер или Ганс? — Он потёр лоб. — Пора бы уже домой, а то не ровён час забуду, как жену с тёщей зовут, а это уже куда более опасный конфуз».
Нынешний эксперимент Томас проводил до самого вечера. Тень уже накрыла окно, а на столе у немца еще продолжалась таинственная возня химикатов. Жидкости булькали в английских ретортах, пузырьки водили хороводы по лабиринтам венецианских змеевиков, пушистые волокна разноцветных газов лениво стекали на стол и, перевалив через край, растворялись по пути к деревянному полу. Шепелявили горелки, подсвистывали трубки, бубнили колбы, в воздухе носился запах вяленой рыбы, табака и сероводорода. Томас увлеченно следил за ходом опыта и даже записывал (пока случайно не макнул перо в одну из пробирок). К вечеру, когда его исследование неожиданно зашло в тупик, в большой плоскодонной колбе, которую Томас называл «Фрау Фетбаух», вместо необходимой прозрачной жидкости возникло странное черное вещество, на вид густое и вязкое. Оно плавало в голубоватом растворе, не касаясь стекла, как затаившая грозу лохматая туча.
Томас прикоснулся к холодной колбе — туча заворочалась и устремилось к пальцам… немец отдёрнул руку.
— Jeez! Was fur ein Patsche! — вырвалось у немца.
— Патше?! — удивилось уличное эхо.
— Verdammt Patsche! — повторил раздосадованный Томас, легонько пнул остроносым ботинком сундук со склянками и направился прочь. — Фьокла, ушин!
Следующим утром сундуку досталось дважды. Немец вошел в лабораторию и обнаружил «Фрау Фетбаух» совершенно пустой. Выпучив глаза и вооружившись щипчиками, он поднял с пола наполовину съеденный солёный огурец, успевший подёрнуться белой плёнкой. Губы немца сжались, рот искривился в презрительной гримасе, глаза налились тевтонской яростью:
— Ка-пи-тон-н-н-н, — завыл химик.
Тишина.
— Капитон!
Снова тишина.
Дважды пнув ящик, Томас спустился вниз, но и там слуги не нашлось. Обыскав дом, он вышел на улицу и осмотрелся.
— Ка-пи-тон-н-н-н!
— Так он в жило похандохал, хер барон, — отозвался старик, обвешанный баранками.
Немец открыл рот и застыл на месте.
— Ну че тараньки выпучил? — удивился старик и подпёр бока.
— Russische stumpfsinnigen Manner! — выругался Томас и поспешил за дверь.
Вечером Капитон пришел сам. Заросший, вонючий и в рваной рубахе. Весь в земле и с единственным уцелевшим ногтем на руках. Бурые пальцы, впалые щеки, ужас в глазах. Фёкла увидела и вздрогнула. Томас собрался ругать, но, увидев слугу в таком жалком виде, только поморщился. А что сказать? После пьянки и не такое бывает. И всё же одна деталь озадачила немца — как этому русскому удалось отрастить такую длинную бороду всего за сутки, да еще и с проседью?
Утром Капитон снова был с иголочки. Свежий, опрятный, выбритый. Пальцы обмотал белыми немецкими бинтами. Правда, на улицу после обеда не вышел — не с чем было… Мужики стучали, требовали «Патшу» — бесполезно — Капитон не отзывался. Сидел на кухне и рассказывал потрясённой Фёкле, что с ним приключилось.
А было вот что.
Стрельцы напали на Кремль. Ворвались на Соборную площадь, поубивали охрану и стали ломиться в дом, где жил царевич Иван. Капитон с ними, прямо посреди толпы. Голодные, немытые, в продранных на строительстве начальственных имений кафтанах, зажимая копья, пики, алебарды и рунки, бурым потоком стрельцы вылились на площадь и нависли над расписным царским крыльцом, громыхая, как спелая туча.
Князь вышел в красивых одеждах и вывел царевича, стрельцы загудели. «Жив, обманули, снова обманули, ироды, подлые твари!» За ним вышел другой князь, помоложе первого, и стал плевать в толпу злыми словами, отхаркивать ненависть, высекать искры над порохом стрелецкого бунта… и преуспел. Кровь закипела, семена злобы взошли смертельной ненавистью. Толпа взревела, оскалилась пиками, колыхнулась, набросилась на крыльцо, схватила молодого боярина и принялась жевать его тело. От крови и криков стрельцы рассвирепели еще сильнее — ярость пронзила тела, забилась в ушах, накатила волной. Разбитое тело поднялось над толпой и пустилось в кровавое плавание по волнам пик и копий. Жирная кровь стекала по древкам, маслила руки, затекала в рукава. Стрельцы ревели, жались, давили сами себя… Затем навалились и потекли, плотно, вдавливая скрип кожаных сапог в звон железа… боль пронзила грудь Капитона, в глазах потемнело, и наступил мрак.
Затем он рассказал, как оказался в земле. Мокрые черви ползали по лицу, холодные гады щекотали под одеждой. Испугался смертельно, стал рыть, всех святых вспомнил, «Отче наш» повторил раз сто. Насилу выбрался.
Немая от рождения Фёкла покачала головой, охнула и взялась за разделку свежей рыбы.
