– Ох… Давно уш-ше.
Воздух внутри казался гуще из-за вони и темноты. Хотелось сорвать с окон тряпки и впустить свежий ветер.
Миссис Бердсли боком, точно краб, стала пробираться между рядами товаров. Джейми посмотрел на меня и, с отвращением чихнув, нырнул под нависающие шесты для палаток. Я последовала за ними, стараясь не глядеть, куда именно ставлю ногу. Что там на полу: гнилое яблоко? Дохлая крыса? Зажав нос, я подняла глаза к потолку.
Дом состоял из двух комнат: большая впереди, та, что поменьше, кухня, – сзади.
Задняя комната на удивление отличалась от передней. Она была простой и аккуратной, точно квакерский зал собраний. Повсюду – ни пятнышка, стол и каменный очаг выскоблены до блеска, на полках сверкала немногочисленная оловянная посуда. В окно сквозь уцелевшие стекла свободно лилось чистое утреннее солнце. А еще здесь царила мертвая тишина, словно из хаоса гостиной мы попали в святилище.
Однако это впечатление тут же развеял громкий шум сверху – тот самый звук, который мы слышали прежде: пронзительный визг, полный отчаяния, точно там резали борова. Джейми шагнул к лестнице в дальнем углу, ведущей на чердак.
– Он там, – зачем-то пояснила миссис Бердсли.
Визг раздался снова, громче и истошнее, и я передумала идти за аптечкой, чтобы не тратить зря время.
Джейми выглянул с чердака.
– Захвати свет, саксоночка, – коротко велел он и снова исчез.
Не думая даже подать свечу, миссис Бердсли мяла в руках шаль и плотно сжимала губы. Я протиснулась мимо нее, схватила с полки подсвечник и запалила фитиль в очаге.
– Джейми?
Я просунула голову в люк, держа свечу над макушкой.
– Я здесь, саксоночка.
Он стоял в дальнем углу, где гуще всего ложились тени. Я вскарабкалась по лестнице и, осторожно переставляя ноги, подошла ближе.
Вонь шла именно отсюда. Заметив в темноте что-то светлое, я поднесла свечу. Джейми свистяще выдохнул сквозь зубы.
– Мистер Бердсли, я полагаю? – спросил он.
Мужчина был очень крупным. Из мрака китовой тушей возвышалась огромная выпуклость живота, рука, безвольно лежащая на половице, могла бы обхватить пушечное ядро. Однако белесая и дряблая плоть обвисла, грудь провалилась. Некогда бычья шея неестественно вытянулась, под спутанными волосами дико сверкал глаз.
Мужчина снова захрипел, пытаясь поднять голову. Джейми вздрогнул – и мурашки побежали у меня по спине. Превозмогая страх, я сунула ему подсвечник.
– Посвети.
Я встала на колени, запоздало чувствуя, как сквозь юбки просачивается жидкая грязь. Мужчина лежал в собственных испражнениях, причем довольно долго – слизь толстым слоем покрывала весь пол. Под льняной простыней он был голым. Перекатив его на бок, я увидела на спине кровоточащие язвы.
Диагноз был ясен без слов: одна половина лица сползла вниз, веко обвисло, рука и нога недвижно распластались по полу, под кожей проступали узловатые суставы. Бедняга пыхтел и блеял, бессильно высовывая язык и пуская слюни, но не мог произнести и слова.
– Тише. Успокойтесь, теперь все будет хорошо.
Я взяла его за запястье, чтобы проверить пульс: плоть свободно ходила по костям, не отзываясь на мое прикосновение.
– Инсульт, – тихо сказала я Джейми. – Вы называете это апоплексия.
Я положила руку Бердсли на грудь, чтобы хоть немного успокоить.
– Не волнуйтесь, мы вам поможем, – заверила я, а сама думала, что тут можно сделать. Ну, прежде всего, отмыть и согреть: на чердаке было чуть ли не холоднее, чем снаружи, и голая грудь под густыми волосами вся шла гусиной кожей.
Лестница скрипнула. Обернувшись, я увидела в проеме голову и массивные плечи миссис Бердсли, озаренные слабым светом с кухни.
– Как давно это с ним? – резко спросила я.
– Мош-шет… мес-сатц, – с заминкой выдавила она и, щетинясь, затараторила: – Я не могла его шдвинуть. Он шлишком тяш-шелый.
Все так. Однако…
– Как он вообще сюда попал? – потребовал ответа Джейми.
Пламя свечи высветило лицо миссис Бердсли, и светло-голубые глаза сверкнули льдом.
– Он… гналша ш-ша мной, – слабо выговорила она.
– Что?
Джейми подошел и взял ее за руку, помогая – против воли – забраться на чердак.
– Что значит гнался?!
