– А, ты о Джемми? Да, вполне возможно, что он сын Роджера. – Боннет изнасиловал Брианну через два дня после того, как она лишилась невинности с Роджером. – Я ведь говорила тебе.
Джейми задумчиво кивнул и, спохватившись, сунул в рот остатки хлеба.
– А они чем-то отличаются? У разных мужчин?
– Не по внешнему виду. – Я взяла свою чашку и сделала глоток крепкого ароматного чаю. – А так отличаются, конечно, – именно в них заложены те свойства, которые мужчина передаст потомству.
Я решила ограничиться наиболее упрощенным объяснением, потому что рассказывать сейчас о генах и хромосомах – это уже слишком.
– Но эти отличия нельзя увидеть даже с помощью микроскопа, – добавила я.
Джейми хмыкнул, проглотил последний кусочек тоста и выпрямился.
– Зачем тогда смотришь?
– Просто любопытно. – Я указала на длинный ряд баночек и пузырьков. – Решила взглянуть, какой силы микроскоп и что можно увидеть.
– Да? И зачем?
– Это поможет мне определять причину болезни. Если, например, взять у больного экскременты и найти в них паразитов, я смогу правильно подобрать лекарство.
Кажется, Джейми предпочел бы не слышать такое сразу после завтрака. Однако он кивнул и допил чай.
– Разумно. Что ж, смотри дальше.
Поцеловав меня, он направился к двери, но на полпути вдруг повернул обратно.
– Я… хм… насчет этих самых сперматозоидов…
– Что?
– Можешь не выкидывать их, а устроить достойные похороны?
Я спрятала улыбку за чашкой чая.
– Не волнуйся, я о них позабочусь. Как всегда.
Темные стебли с утолщениями спор на концах четко виднелись под зеркалом микроскопа. Получилось!
– Ура!
Я выпрямилась, потирая спину, и в который раз проверила, все ли готово.
Вокруг микроскопа аккуратным веером лежали стеклянные пластинки с черными мазками. На краю каждой виднелись надписи свечным воском. Это были образцы плесени: с мокрого кукурузного хлеба, черствого бисквита, праздничного пирога с олениной… Именно на нем выросла самая богатая колония грибка – несомненно, благодаря гусиному жиру.
После всех моих экспериментов я смогла наконец получить три образца пенициллина – или того, что я за него принимала. На влажном хлебе много чего росло, однако мне удалось выделить что-то похожее на картинки в учебнике из моей прошлой жизни.
Оставалось надеяться, что память меня не подводит и что на мясном бульоне я сделаю именно пенициллиновый раствор, а не какую-нибудь смертельно опасную гадость. Впрочем, рано или поздно наступает момент, когда приходится уповать на милость судьбы.
На столе выстроился ряд мисок с бульоном, накрытых тканью, чтобы внутрь не попали насекомые и мышиный помет (не говоря уж о самих мышах). Я тщательно прокипятила бульон и сполоснула миски кипятком, прежде чем заполнить их дымящейся коричневой жидкостью. Большей стерильности добиться было нельзя.
Кончиком ножа я соскребла плесень с каждого из лучших образцов и окунула в холодный бульон, тщательно размешивая в нем синеватые хлопья. Потом вновь накрыла миски, чтобы настоялись.
Где-то грибок погиб, где-то принялся. В двух чашках на поверхности плавали волосатые зеленые комки, довольно жуткие на вид. В других тоже что-то выросло: не то колония бактерий, не то водоросли, но никак не драгоценный пенициллин.
Еще одну миску опрокинул кто-то из детей. Вторую – Адсо, привлеченный запахом мяса. С превеликим удовольствием он вылизал всю лужицу вместе с плесенью и, что радовало, не отравился, а сыто продремал весь день на полу в кружке солнечного света.
В трех оставшихся мисках всю поверхность затянуло бархатистым на вид синим одеялом. Не совсем антибиотик, а лишь культура, которая подавляет размножение бактериальных клеток, – но это был именно пенициллин.
В меру сил я объяснила это Джейми, наблюдавшему, как я процеживаю бульон сквозь марлю.
– Значит, у тебя теперь есть бульон, загаженный плесенью?
– Ну, раз ты настаиваешь на таком понимании, то да. – Я с укоризной посмотрела на него и взяла новую баночку.
Он удоволетворенно кивнул.
– И этим загаженным бульоном можно лечить болезни? Разумно.
– Любопытно, почему?
