волосы темно поблескивают, рассыпавшись, как нимб, вокруг головы, пряди светятся серебром, выдающим его годы. Он увидел себя в этом пограничном состоянии, отдельно от всего. Он был один. Он был в мире с собой.
– Я не держу зла на сердце, – сказал он, слушая, как звучит собственный голос – медленно и издалека. – То зло меня больше не трогает. Может прийти другое, но не это. Не здесь. Не сейчас.
– Я понимаю, – прошептала женщина и продолжила расчесывать его волосы, пока белый дым неслышно поднимался в небо.
Глава 45
Порча в крови
Я распрямилась над грядкой, сидя на коленях, и потянулась, уставшая, но счастливая. Спина ныла, колени скрипели, как несмазанные дверные петли, под ногти забилась земля, мокрые волосы прилипли к шее и щекам, но молодые побеги стручковой фасоли, лука, репы и редиса были посажены, капуста прополота и прорежена, а дюжина больших кустов арахиса – выкорчевана из земли и развешена на ограде для просушки, в безопасности, защищенная от мародерствующих белок.
Я подняла глаза к солнцу – по-прежнему над каштанами. Достаточно времени до ужина, чтобы успеть сделать еще пару дел. Я поднялась на ноги и окинула взглядом свое маленькое королевство, размышляя, чем лучше теперь заняться. Проредить мелиссу и кошачью мяту, которые угрожали захватить дальний угол сада? Притащить пару корзин хорошо перепревшего навоза из кучи за сараем? Нет, это мужская работа.
Заняться травами? Три куста французской лаванды уже доходили мне до колена: тонкие стебли увенчивали густые синие соцветия; тысячелистник тоже стоял в полном цвету, вытянув к солнцу розовые, белые и желтые кружевные зонтики. Я потерла пальцем под зачесавшимся носом, пытаясь вспомнить, подходящая ли сейчас фаза луны, чтобы срезать тысячелистник. Розмарин и лаванду в любом случае нужно собирать утром, когда эфирные масла вместе с солнцем поднимаются вверх, – позже в течение дня эффект пропадет. Значит, мята. Я потянулась за тяпкой, которую оставила прислоненной к ограде, и увидела маячащее между досками палисада лицо. Сердце подпрыгнуло от неожиданности, и я отпрянула от ограды.
– О! – Мой гость тоже испуганно подался назад. – Bitte, мадам! Я не хотел вас испугать.
Из-за свисающих плетей ипомеи и дикого ямса на меня смущенно смотрел Манфред Макгилливрей. Мы сегодня уже виделись, он принес для Джейми несколько мушкетов, завернутых в холстину.
– Все в порядке. – Я наклонилась, чтобы поднять упавшую тяпку. – Ты ищешь Лиззи? Она в…
– О нет, мадам. Дело в том… могу я поговорить с вами с глазу на глаз, мэм? – неожиданно спросил он.
– Конечно. Проходи в сад, мы поговорим, пока я занимаюсь прополкой.
Он кивнул и пошел к калитке. Что ему может быть от меня нужно? Он был одет в плащ и ботинки, серые от пыли, штаны были сильно измяты. Значит, он какое-то время провел верхом, приехал не из дома и к нам в Большой Дом еще не являлся – миссис Баг бы все вычистила, независимо от его собственных желаний.
– Откуда ты приехал? – спросила я, зачерпнув из ведра воды черпаком и предлагая ему попить. Он жадно выпил всю чашку и вытер рот рукавом.
– Спасибо, мэм. Я был в Хиллсборо, забирал… эээ… кое-что для мистера Фрэзера.
– Вот как? Судя по твоему виду, дорога была долгой, – заметила я мягко.
Выражение глубокого смущения промелькнуло по его лицу. Он был видным парнем, загорелым и привлекательным, как молодой фавн с копной черных курчавых волос, но сейчас, оглядываясь через плечо в сторону дома, как будто в страхе, что нас могут прервать, выглядел невзрачным.
– Я… эм… об этом-то и хотел с вами поговорить.
– О! Что ж… – Я изобразила приглашающий жест, показывая, что он может безбоязненно облегчить душу, и развернулась, собираясь начать полоть, чтобы он не стеснялся говорить. У меня появились кое-какие предположения насчет того, что именно он хочет у меня спросить, хотя я не понимала, какое отношение это может иметь к Хиллсборо.
– Это… мм… это касается мисс Лиззи, – начал он, сложив руки перед собой.
– Да? – ободряюще сказала я, почти убедившись в правильности своих догадок. Я бросила взгляд в западный угол сада, где пчелы радостно жужжали среди высоких желтых зонтиков дауко. Все лучше, чем презервативы образца восемнадцатого века.
– Я не могу жениться на ней, – выпалил он.
– Что? – Я перестала полоть и выпрямилась, глядя на него. Его губы были плотно сжаты, и я поняла: то, что я приняла за смущение, было попыткой спрятать сильное беспокойство и печаль, которые теперь явно отразились в его чертах. – Ну-ка, иди сюда и присядь. – Я подвела его к маленькой скамейке,
