— Вперед, только вперед, — сам себе прошептал Николай. Слова прозвучали тяжелым набатом в голове. Сердце затрепыхалось в груди. Дыхание сперло. Он стал поспешно обходить гигантский труп животного. Неожиданно наступил на что-то податливое, хрупкое — раздался слабый хруст. Сердце чуть в пятки не ушло. Ник остановился, наклонился и обмер.
Наступил, оказывается, он на человеческие кости — ноги в штанинах и ботинках, торчащие из густой тени между двумя вагонетками.
— Господи, — прошептал Николай, осторожно убирая тяжелую стопу «эска» с раздробленных костей мертвеца. По спине и рукам побежали мурашки. — Это все нереально, дурость какая-то.
— Док, о чем вы? — услышал он сбоку голос Змея. — У вас, по-моему, пластинку заело. Проснитесь! И хватит повторять эту дурацкую фразу. Вы стали какой-то тревожно-мнительной личностью. Вперед!
Ник аккуратно переступил мертвеца и спросил у немца:
— Карл, что это такое?
— О ком вы спрашиваете: об обезьяне или о человеке?
— Обезьяне?.. — опешил Ник. — Это обезьяна?!
— Дела… Кинг Конгов, мать их, только нам не хватало, — добавил Змей, рассматривая ужасающие когти животного. — Не хухры-мухры, мать его так.
— Шимпанзе Клаус — любимец профессора Майера, — спокойно произнес Хольман. — Охотник убил его года три назад.
— А скелет человека?
— Один из саперов, — буркнул Хольман. — Здесь покойнички встречаются реже, чем внизу. Мы с Францем их прибрали в свое время, чтоб не воняли под носом.
— А крысы?..
— Их трогать нельзя. Охотника не следует злить. У него свои правила игры и нарушать их не стоит.
— Эй, а Охотника можно убить, если ему тоже башку оттяпать? — поинтересовался у немца Змей.
Николай перевел слова Змея Хольману.
— Не пробовал, — коротко ответил немец и покосился на Змея. — Хотя у вас, может, и получится. Буду только рад.
Ник перевел.
— А то! — горделиво сказал Змей. — Я с ним любовь-морковь крутить не собираюсь. Давайте топайте, а то развели тут панихиду, слушать тошно.
* * *
Насчет «загадки» Николай не ошибся. Она все время кралась за ним, поджидала, шла где-то рядом, чуть ли не опережая события, и иногда выглядывала из-за углов. Он видел ее в каждой тени, чувствовал каждым вдохом, ждал, что столкнется с ней на ближайшем повороте. Но все произошло до абсурда просто.
Когда группа вышла к лестничному маршу, спускавшемуся ржавой змеей в темную бездну, из глубины чрева шахты раздались звуки беспорядочной стрельбы из автоматического оружия и душераздирающие крики. Ответом им был жуткий визг, от которого сердце покрывалось коркой льда.
Сухой кашель автоматов не утихал около минуты. Раздались несколько гранатных взрывов.
Потом неожиданно стихло.
— Что это было? — быстро спросил Шельга у немца.
— Что именно? — сказал Хольман.
— Это!.. — почти крикнул Шельга.
— Я не знаю, — ответил немец, словно загипнотизированный. Он вжал голову в плечи и замигал глазами в растерянности. — Охотник…
Майор закусил губу, прислушиваясь. Но звуки больше не повторялись.
— Кто еще есть на базе, кроме тебя? — снова спросил Шельга. — Если там внизу Охотник, то кто же по нему стрелял?
— Василий Иванович, — обратился к Шельге Боголюбов. — Если я не ошибаюсь, то кричали одновременно на немецком и английском языках, а слова…
— Что — слова? — быстро отреагировал майор. — Не тяните, профессор!
— Такие слова не могли знать ни фашисты, ни американцы… в то время, — ответил Боголюбов. — Это из современного сленга. Ругались, одним словом… нынешним матом.
— Черт! — Шельга хлопнул рукой по шлему в том месте, где находился лоб. На секунду он впал в прострацию. — Похоже, Кошкина уделали!
