ясно – кровью, которой вправе клясться. Сэль накоротке с выходцами, и она верит Проэмперадору, а доверие сопоставимо с любовью и всяко больше ненависти, хотя гизеллы тоже могут многое. Удачно, что выходцы второй раз умирают окончательно… Ну и чушь лезет в голову! Хорошо, что покончено с кудлатой дрянью, плохо, что Юстиниана с Удо нет уже нигде… Юстиниана?!
То, что он нашел, Ли понял сразу, вернее, понял, что нужно делать.
– Эмиль! – Себя маршал слышал не хуже, чем в любом другом месте, но лучше б он соображал с той же скоростью, что в доме фок Дахе.
– Осенило? – Брат пытался улыбаться, но ему было не по себе. – Может, скажешь, где вся эта похабень?
– Во сне. – Эмиль ни кошки не поймет, понять хоть что-то смогут лишь трое. Считая и тебя, если ты, само собой, выберешься. – Близнецы и супруги время от времени влезают друг к другу в сны, имей это в виду, когда женишься. Картинки разглядел?
– Попадись мне этот художничек! Вот уж не думал, что меня замутит от лошади!
– От лошади? – на всякий случай Ли глянул на успевшую стать ближе стену, там по-прежнему красовался Рудольф, причем пеший. – Видимо, дело в масти.
– Тогда бы я старичка Генерала боялся.
Вот и последнее доказательство. Пегое. Галерея не сон и не бред в том смысле, что порождает ее отнюдь не воображение в нее угодившего. Сюда можно попасть, и сюда попадают либо случайно, либо по зову, а вот ты полез сам, иначе б не было тебе никаких пожаров, только пегая кляча на мокрой штукатурке.
– Тебя не затруднит, когда ты все вспомнишь, рассказать сие Райнштайнеру? Он с тобой?
– Вроде бы… Не помнишь часом, за что я хотел тебя убить?
– Помню. – У него должно получиться, и у него получится! – Про лошадку тоже расскажи.
– Ты дождешьс… Ли, стены смыкаются!
– Только сейчас заметил?
– Это не сон! Вы обсуждали эту пакость с Райнштайнером и Приддом.
– А ты, оказывается, слушал? Ну надо же!
– Да, слушал. Нужно выбираться!
– Логично, и ты это сделаешь первым.
– Нет!
– Да. – Ли подхватил братца под руку. – Я могу тебе приказать, и ты послушаешься, но приказывать я не стану. Просто подумай. Я – лучший боец, у меня нет невесты, и главное – я не ты.
– Собака!
– С собаками к Валмонам, в нашей семье их не держат даже на гербе, но это не важно. Важно, что прежде в ней не случалось близнецов, а я на Савиньяка не похож.
– Да неужто?
– Вспомни отца. Вспомни все, что мы про себя слышали. Ты – настоящий Савиньяк, я – Рафиано, Леворукий, змея, сволочь…
– Раз сволочь – убирайся! Сволочи всегда удирают.
– Месяц назад я бы удрал, потому что считал Росио мертвым. Алва важней нас обоих, я заменял Алву, и я бы ушел. Теперь Рокэ вернулся, он справится лучше меня, значит, теперь важней сохранить настоящих Савиньяков.
– Вот ты и сохранишь. Малыша.
– А это, братец, уже не мое дело. Короче, желай мне удачи и проваливай.
– Удачи?!
– Я тебе уже писал, что не умираю и не собираюсь. Обойдемся без прощаний.
Рука не дрогнула, благо Эмиль настроился спорить, а не умирать. Здесь, в сжимающемся мороке. Так и не обтертый кинжал ударил в сердце, смешав две крови. Короткий звук. Не раз слышанный, в первый раз жуткий. Широко раскрывшиеся глаза, твои и не твои, в них сперва удивление, потом – ночь, черная ночь со звездами… Запах дыма, ветер, конский топот. Конец.
Осесть телу на здешний пол Лионель не позволил – подхватил и поднял, хотя не был ни Катершванцем, ни хотя бы Свином – доволок до превратившегося в сгусток дыма портрета. То, что он творил, было не бо?льшим бредом, чем рывок в горную щель, пожалуй, даже меньшим, но как же вовремя он встретил Придда и беднягу фок Дахе!
Арамона швырнул Гизеллу в стену, Удо Борн и Юстиниан сами прижались к старой штукатурке, Ли вырвал из раны кинжал и опустил брата в картину, будто в траву. В ушах зазвенело, в глаза кошачьими когтями вцепился дым, но на ногах маршал устоял. Во многом благодаря тому, что падать на
– Живи! – почему он прощается по-алатски? Почему алаты
