Уже привычный бой часов… Как быстро привыкаешь к чужим часам, потолкам и стульям, если в собственном доме пусто. То есть часы, потолки и стулья в Савиньяке, конечно, есть, но мальчишки ближе к Старой Придде.
Без четверти восемь, пора к Рудольфу – ужинать и обсуждать грядущий прием. Регент Талига не может в Новый год не собрать цвет державы, даже если этот цвет побит градом и объеден гусеницами. Гостей по зиме и по войне ожидается негусто, но показать им, что север с югом в лице Ноймариненов и Савиньяков вместе, придется.
– Госпожа графиня, – докладывает камеристка, выписанная из Фарны после истории с письмом девицы Арамона, – пришли от герцога.
– Проси.
Знакомый по драке в регентской приемной капитан давно не хромал, но в армию не вернулся. Рудольф был им доволен, а раненых офицеров, пригодных для штабной работы, не появлялось. Перемирие, куда денешься.
– Добрый вечер, сударыня.
– Рада вас видеть, Хьюго.
– Сударыня, пришла эстафета из Аконы, маршал Эмиль передал с ней письмо для вас. Монсеньор полагает, что вы захотите его прочесть немедленно.
– Меня просто заваливают письмами. – Неужели приехала Франческа и пора искать священников? Уступчивые олларианцы у Рудольфа найдутся, а вот с эсператистами худо, разве что одолжить у Хайнриха. Поблагодарить еще раз за шкуры и одолжить, не всех же клириков он выставил! – Можете не уходить, я победила материнское безумие лет двадцать назад.
Ли гуляет, а у Эмиля снег и три страницы веселья… Три страницы! Только Эмиль никогда не пишет без нужды, да и с нуждой тянет. «Ерундовое дело», «застоялся и пользуется своим положением»… «Заль не противник…», «Я ему завидую…», «Прогулка к озеру»… Белый бархат из сна. По одну сторону живые и гитара, по другую уже мертвые и Ли в красном…
– Сударыня, разрешите вас на несколько минут покинуть.
– Спасибо. Тактичность – это прекрасно, но я хочу ужинать.
– Простите, но мне показалось…
– Что я переоценила свою неженственность? Возможно. В Аконе снег, и моему сыну стало скучно. Он написал, я умилилась. Идемте.
Руппи, хоть и доверял своим офицерам, дважды объехал вокруг осчастливленной фельдмаршалом рыбацкой деревушки, проверяя расстановку караулов и готовность своих молодцов: когда не знаешь, откуда выскочит очередной белоглазый, с охраной лучше переусердствовать. Гельбе наследник Фельсенбургов представлял не слишком хорошо, но из карты следовало, что до Доннервальда нынешним ходом тащиться еще дней пять, не меньше. В лучшем случае успеешь и намерзнуться, и назлиться, в худшем… В худшем налетишь на пропавших горников, и придется давать совершенно излишний бой на скверных позициях.
Подошел Макс и со смешком объявил, что деревушка отнюдь не рыбацкая, ибо обитают в ней раколовы.
– Так это здесь! – сообразил Руппи, вспомнив рассказы Бюнца о голубых раках, которых сухопутные придурки отдали вместе с Гельбе. Лучше б сами сдались, все равно только и делают, что пятятся, а пиво у фрошеров паршивое, его никакой рак не спасет, так не все ли равно, кем закусывать.
– Ты что? – приятель завертел головой, но вокруг были только сумерки и пока еще не натрясшая обычных сугробов зима.
– Так, вспомнился один человек… Ему не нравилось, что мы Гельбе отдали. Ты что-то хотел?
– Спросить. Бруно «быкодеров» вперед угнал, невзирая на позднее время. Кого ждем?
– Вообще-то фельдмаршал мне не докладывает.
– Горники?
– Скорее всего. Ничего про ваши летние подвиги не скажу, не видел, но сейчас загнать нас в угол легче легкого. Разве что бросим обозы и артиллерию, только Бруно – не Савиньяк, и за нами не одна армия бегает, а две. Да и с Доннервальдом ни малейшей ясности, пятерых курьеров отправили, и с концами… Мы говорим о
– О раках? – Макс обернулся, увидел штабного адъютанта и быстро кивнул. – Ну да, голубые, раза в полтора больше обычных, и живут только в этой речонке.
– Тогда это дезертиры, – хохотнул Руппи. – Паршивцы воззвали перед боем к Леворукому, помоги, мол, удрать, а тот велел прыгнуть в воду и ни о чем
