перегибать палку тоже не следовало: если избавиться еще и от брюк с пиджаком, это лишь вызовет ненужные подозрения.
– Это из-за Джузеппе? – встревожился Лука.
– Вовсе нет! Софи у поэта?
– Да. Гаспар отвез ее туда вчера после закрытия. Слушай, Жан-Пьер, кого ты зарезал? Здесь все в крови!
– Не важно! Дверь пока никому не отпирай. И сожги все прямо сейчас! Немедленно!
Громила похромал к лестнице в подвал, а я, перебирая руками по стенке, двинулся в сторону кухни. Вновь навалились слабость и тошнота; слегка отпустило, лишь когда в один присест осушил бутылку сельтерской.
Заперев за собой дверь, я кинул пиджак на кухонную столешницу и разжег газовую плиту. Поставил на огонь объемную кастрюлю с водой и без сил опустился на стул. Немного отдышался и решил сходить к телефонному аппарату, чтобы позвонить Софи, но сразу передумал и остался сидеть на месте. Важнее было избавиться от улик, которые связывали меня с местом преступления.
От папиллярных линий на подушечках пальцев.
Кипяток наконец забурлил, и я резким движением опустил в кастрюлю обе ладони. В первый миг больно не было. Но только лишь в первый миг. А потом нервные окончания полыхнули огнем, меня скрючило, и лишь неимоверным усилием воли удалось оставить руки в кипящей воде. Из глаз потекли слезы, и я до крови закусил губу, отсчитывая нужное время.
Вытяну раньше – ничего не добьюсь, передержу – и попросту сварю пальцы.
Вот дерьмо!
Едва не скинув кастрюлю с плиты, я выдернул из кипятка руки, метнулся к мойке и подставил ошпаренные ладони под бившую из крана струю холодной воды. Легче не стало, навалились тошнота и головокружение, едва удалось устоять на ногах.
Я потянулся к запрятанной где-то глубоко внутри меня силе и направил ее в кисти. Изо рта вырвался сдавленный стон, сваренная кожа принялась отслаиваться, ногти слезли, пальцы распухли и больше не шевелились.
Но образ весельчака и головореза Жана-Пьера Симона по-прежнему жил у меня в голове, понадобилось лишь внести в него минимальные изменения. Воображение и талант сиятельного позволили нарастить кожу, а дальше стали восстанавливаться ногти, и вот это оказалось хуже самой изощренной пытки с вытягиванием из человека жил.
Но я справился. Новая кожа, новые папиллярные линии, новые отпечатки пальцев. А эти омерзительные ошметки на полу – в помойное ведро!
Я попытался сжать кулаки, распухшие и покрасневшие, словно распаренные в горячей ванне, пальцы с трудом, но повиновались. Боль оказалась вполне терпимой.
В дверь постучали, и я рявкнул:
– Да?
– С тобой все в порядке? – обеспокоенно спросил Лука.
– Все отлично! – крикнул я, прихватил пиджак и бутылку сельтерской и вышел в коридор.
– Уверен? – усомнился вышибала. – Во что ты вляпался?
– Ты этого не должен знать. Проклятье! Я и сам этого еще не должен знать! – ответил я и зашлепал босыми ногами по холодному полу, направляясь в фойе. Громила на своем костыле заскакал следом.
В гардеробе был телефон, я развернул его к себе, но в глазах все двоилось, да и пальцы едва шевелились, крутить ими диск было сущим мучением.
– Звони Софи! – потребовал я тогда у Луки.
Громила достал из кармана пиджака мятый листок, выложил его перед собой и принялся набирать номер. А я приложился к бутылке с сельтерской. Минеральная вода подействовала самым благоприятным образом. Отступила тошнота, прошла сухость во рту.
Когда на другом конце провода сняли трубку, Лука попросил пригласить к телефону госпожу Робер и сообщил мне:
– Сейчас подойдет.
Я забрал у него трубку, дождался ответа и сразу перешел к сути:
– Салют, кузина! Со мной все хорошо, но нужен адвокат. Пришли своего поверенного в клуб прямо сейчас.
– Что случилось? Куда ты вчера подевался? Зачем тебе адвокат?! – немедленно засыпала меня вопросами Софи.
Я даже ничего слушать не стал.
– Сама в клубе сегодня не появляйся, – потребовал у кузины. – Только после моего звонка. И поторопи мэтра…
На улице послышалось стрекотание порохового движка, Лука переместился к окну и сообщил:
– Легавые пожаловали.
Я кинул трубку на рычажки и попросил:
– Дверь не открывай, тяни время.
