Рамон подступил к окну и крикнул:
– Тито! Тащи сюда свой тощий зад! – затем обернулся и скомандовал уже мне: – Дуй за саквояжем толстяка! У нас в запасе не больше пяти минут, потом сюда нагрянет половина полицейских округа. Уходить будем по реке.
Чертыхаясь и охая из-за боли в отбитом теле, я выбежал на улицу и потрусил по тропинке. Застреленный мною толстяк так и валялся среди кустов, кожаный саквояж лежал рядом. Он оказался набит пачками денег – частично в банковских упаковках, частично просто стянутых аптечными резинками. Бумаг в сумке не обнаружилось.
Я выругался, с натугой перевернул на спину обмякшее тело и обшарил карманы, но отыскал лишь револьвер, зажигалку с портсигаром, бумажник и фальшивый паспорт. Оставалось надеяться, что Рамону повезет больше моего.
Прижав увесистый саквояж к груди, я рванул обратно на лодочную станцию, а там прямо в дверях столкнулся с выбегавшим на улицу Рамоном.
– Есть что-нибудь?! – с ходу спросил он.
– А что у тебя? – ответил я вопросом на вопрос.
– Ничего! Где деньги, черт тебя дери?!
Я молча сунул крепышу саквояж, перескочил через порог и побежал по коридору.
– Надо уходить! – крикнул вдогонку Рамон Миро. – Мы тебя ждать не будем!
Я ничего не ответил, заскочил в забрызганную кровью комнату со вставшим на дыбы в месте взрыва паркетом и бросился к закопченному углу, где на полу еще тлели угли. Там с избытком хватало бумажного пепла, я разворошил его, отыскал уцелевший уголок какой-то облигации и принялся разбирать остатки деревянных ящиков и картонных коробок. В одной из них сохранилась стопка сгоревших листов, но те рассыпались в прах прямо у меня в руках.
Дьявол! Эти выродки сожгли все, что могло связать их с ограблениями, а себе оставили только наличные!
Захотелось с завыть с горя, но я не стал рвать волосы и посыпать голову пеплом, выпрыгнул в окно и ринулся вдогонку за Рамоном и Тито, которые уже вели к берегу контуженого родственника.
Еще только не хватало отстать от них и угодить в облаву!
От кирас и карабинов мы избавились еще на берегу, попросту побросав их в мутную воду. Потом перетащили к реке плоскодонку и столкнули ее с прогнившего и покосившегося причала, благо лодку недавно привели в порядок: просмолили дно и даже смазали машинным маслом ржавые уключины.
Все это время я держался настороже, готовясь выхватить заткнутый за пояс пистолет, но нет – никто из подельников и не подумал избавляться от меня. Все торопились убраться отсюда до прибытия полиции.
Контуженый водитель сразу развалился на носу, нам с Тито пришлось садиться за весла, а хмурый Рамон расположился с трофейным саквояжем на задней банке. Когда лодка отплыла от берега и заболоченный участок с проплешинами камышей остался позади, крепыш расстегнул пряжку и принялся с мрачным видом пересчитывать деньги.
Невысокие волны мягко били в борта и раскачивали плоскодонку, мы с Тито изо всех сил налегали на весла, торопясь завести лодку за изгиб реки; брызги так и летели из-под деревянных лопастей. Рамон сосредоточенно изучал нашу добычу, и его закаменевшее скуластое лицо постепенно смягчалось, морщины разглаживались, дурная кровь уходила, возвращая коже естественный, слегка красноватый оттенок.
Саквояж оказался набит под завязку, и хоть подавляющее большинство пачек было с банкнотами по десять и двадцать франков, частенько среди них попадались перетянутые аптечными резинками полтинники и сотни.
Когда крепыш закончил подсчеты, я спросил:
– Сколько там?
– Триста шестьдесят тысяч, если пачки нетронутые, – ответил Рамон.
– Мои девяносто тысяч, все верно?
Крепыш поджал губы и напомнил:
– Мы лишились броневика!
– А я не нашел то, что искал!
– Ты ничего не потерял.
– Но и не приобрел то, что должен был! – отрезал я. – Говорил же оставить броневик за воротами!
Рамон фыркнул.
– Тогда бы на мине подорвался не броневик, а кто-то из нас.
– Ничего, купишь новый! – утешил я и продолжил работать веслом, готовый в случае необходимости садануть локтем Тито и пинком в грудь вытолкнуть за борт Рамона. Вот только за спиной оставался водитель с навахой, и по затылку от осознания этого скользнул неприятный холодок.
Но Рамон Миро не стал нарушать слово и, пусть и без всякой охоты, принялся отсчитывать мою долю. Выбирал он в основном полтинники и сотни, явно не желая связываться со столь крупными банкнотами.
