– Ну, а раз уяснил, так и разговор окончен. Уплывете с Евдокией в полночь. Небо сегодня темное, а темнота, как известно, очень подходит для тайных планов.
Про тайные планы Аким Петрович сказал с явной насмешкой, и Евдокия – о, чудо! – улыбнулась. А Айви, наоборот, загрустила. Ее грусть Федор чувствовал как свою собственную и утешал себя тем, что уж ночи у них точно никто не отнимет.
Из дому вышли, когда ночь сделалась непроглядной. Но в этой почти кромешной темноте Евдокия замечательно ориентировалась. Она шла к берегу спорым шагом, и Федор едва за ней поспевал, беспрестанно опасаясь наткнуться на что-нибудь неразличимое во мраке. Но к воде вышли без происшествий. Отмахнувшись от помощи Федора, Евдокия сама столкнула в воду лодку, взялась за весла.
– Тетушка, – сказал он и решительно забрал весла, – это не женская работа.
– Много ты знаешь о женской работе, – буркнула она, но пересела, уступая Федору место.
Плыли в полном молчании, в тишине, их окружающей, были отчетливо слышны скрип уключин, плеск воды и отдаленное уханье какой-то птицы. Когда нос лодки уткнулся в берег, Евдокия спрыгнула первой, но вперед не пошла, дождалась, пока Федор вытащит лодку из воды.
– Не боитесь, что украдут? – спросил он, аккуратно укладывая весла на дно.
– Не украдут. – В темноте Федору показалось, что Евдокия пожала плечами. – Побоятся.
Кого побоятся, Федор не стал спрашивать, похоже, боялись в этих краях только одного – Желтоглазого.
– Теперь держись меня, не отставай, – велела Евдокия. – Не хватало мне еще тебя ночью по лесу искать.
Даже в темноте лес выделялся черной стеной, шумел ветками, поскрипывал стволами, порыкивал ночным зверьем. Евдокия смело шагнула под его своды. Шли по едва различимой тропе, женщина впереди, Федор следом. Двигались довольно долго, ему показалось, что минут двадцать. За все это время Евдокия не произнесла ни слова, будто шла одна. Наконец лес начал редеть, а потом и вовсе уперся в пашню. Здесь, на открытом месте, было светлее. Федору даже показалось, что впереди он видит редкие огни.
– Город уже близко? – спросил он.
– Близко, – ответила Евдокия, не сбавляя шага, и он только сейчас понял, что не знает названия города, не удосужился поинтересоваться.
– А как он называется?
Евдокия остановилась, посмотрела на него с удивлением.
– Чернокаменск, – сказала после недолгих раздумий, а потом добавила: – Все время забываю, что ты чужак. Про Пермь ты тоже ничего не знаешь?
– Меня этапировали через Пермь.
– В таком знании мало проку. Значит, слушай, расскажу, что тебе нужно знать на первое время про Тимофея, брата моего, твоего… отца. Про Пермь тоже расскажу, что помню. Была я там только однажды, да и то очень давно. Не подумали мы об этом с Акимом Петровичем, так что лучше бы тебе отмалчиваться, не болтать лишнего.
– Да я вроде бы не из болтливых, – буркнул Федор.
– Вот и хорошо, а теперь замолчи и слушай…
Евдокия закончила говорить, только когда они подошли к добротному деревянному дому с резными наличниками. За забором залаяла собака, но услышала голос хозяйки и притихла. Евдокия отворила калитку, первой шагнула во двор, Федор двинулся следом. Под ноги ему тут же выкатилась лохматая рыжая псина, запрыгала вокруг, замела кудлатым хвостом.
– Отойди, Рыжик, не мешай. – Евдокия оттолкнула псину, но не грубо, а ласково, бросила Федору: – Не бойся, без надобности он не кусается, только вот брехливый очень.
В подтверждение ее слов Рыжик тявкнул, но приглушенно, деликатно.
Через широкий двор женщина прошла к крыльцу, загремела замком, распахнула дверь, сказала совсем неласково:
– Ну, заходи, племянничек.
Он зашел в сени, подождал, пока тетушка зажжет свечу, огляделся. Разглядывать особо было нечего – сени как сени. И передняя комната была самой обычной, добрую половину ее занимала большая печь, у занавешенного расшитыми занавесками окна стояли стол и широкая лавка. В красном углу перед иконой горела лампада. Евдокия зажгла стоящую на столе керосиновую лампу, и света в комнате сразу прибавилось.
– Пойдем. – Она поманила Федора за собой, взяла со стола керосинку, толкнула еще одну дверь.
Вторая комната была не в пример просторнее первой. Света от керосинки не хватало, чтобы осветить ее полностью. Федор успел разглядеть диван с высокой спинкой, круглый стол и стоящий в простенке между двумя окнами шифоньер. Евдокия тем временем отдернула занавеску, делившую помещение на две части. За занавеской оказались две кровати с горкой лежащих одна на другой подушек.
– Эта твоя. – Евдокия кивнула на одну из кроватей и, не говоря больше ни слова, вышла из комнаты. Керосинку прихватила с собой, поэтому раздеваться и укладываться пришлось в темноте.
