лавочке забили. Не приспособленный он к жизни, блаженный.
С Августом Бергом все теперь было более или менее ясно, но у Федора оставались еще вопросы.
– Он только эту башню проектировал?
– Что? – В отличие от гостя хозяйка уже и думать забыла об архитекторе. – Ты про Берга? Дом еще сделал Кутасову. Три года по его чертежам хоромы строили. Строили хоромы, а получилось какое-то недоразумение.
Евдокия говорила с такой непоколебимой уверенностью, что Федору захотелось непременно посмотреть на Кутасовский дом. Но вместо дома он увидел большое водяное колесо, заводские стены, две трубы с рвущимся из них серым дымом. Завод показался ему огромным. Возможно, в сравнении с городом. Он гудел, дымил, жил своей собственной, ни на что не похожей жизнью. И людей вокруг было столько, сколько Федор давным-давно уже не видел. Люди сновали туда-сюда, как муравьи, перекрикивались, переругивались, уворачивались от запряженных лошадьми телег.
– Завод, – сказала Евдокия, и в голосе ее послышалась гордость. Стало ясно, что с этими кирпичными стенами у нее связано многое, что они для нее в разы дороже города.
И ее узнавали, несмотря на бестолковую на первый взгляд суету, многие рабочие останавливались, вежливо здоровались, справлялись о здоровье.
– Мой муж, Егор Иванович всю жизнь проработал на заводе. Был уважаемым человеком, поумнее некоторых инженеров. Как поломка какая или авария, все бежали к нему. Спаси, Иванович, помоги! – О муже Евдокия говорила с той же гордостью, что и о заводе. Даже лицо ее каменное смягчилось.
Здание, которое новоявленная тетушка называла конторой, находилось чуть в стороне, подальше от заводской суеты и шума. Было оно приземистое, одноэтажное, сложенное из того же красного кирпича, что и водонапорная башня, но в отличие от башни никакими архитектурными изысками не отличалось. Неведомый, но по всему видать весьма влиятельный Григорий Епифанцев занимал самый дальний от входа кабинет. Прежде чем войти, Евдокия деликатно постучала. И это было непривычно, так как особой деликатности Федор в ней раньше не замечал.
– Кого там еще черти принесли? – раздался из-за двери густой бас. – Ну, входите уже! Хватит там скрестись!
На лице Евдокии промелькнула ироничная усмешка. Или, может, Федору это просто почудилось. В любом случае дверь она толкнула уже решительнее, ухватила Федора за рукав, потянула за собой.
– Доброго дня, Григорий Евсеевич, – сказала женщина таким медовым голосом, что Федор на мгновение усомнился, она ли это говорит.
– Евдокия Тихоновна, голубушка! Да что же вы со стуком-то?! Со стуком ко мне только всякая мелкая шушера заходит.
Крупный, невероятно грузный мужчина в измятой сорочке и расходящейся на необъятном пузе жилетке все никак не мог выбраться из-за заваленного бумагами стола. Собственная неуклюжесть его злила, щеки его покрывались нездоровым багрянцем. Федор даже испугался, что из-за излишнего усердия с мужчиной вот прямо сейчас может приключиться удар. Но обошлось. Григорий Евсеевич все-таки справился, выбрался из-за стола, одернул жилетку, отчего та стала топорщиться еще сильнее, шагнул к Евдокии, раскинув руки, как для объятий, но обниматься не стал, нерешительно переступал с ноги на ногу, потел и смущался.
– Так не хотела отвлекать серьезного человека от важных дел. – Впервые за время знакомства Федор увидел, как Евдокия улыбается. Улыбка изменила ее некрасивое костлявое лицо до неузнаваемости, из почти старухи превратила в молодую еще женщину.
По стоящей на подоконнике тарелке со шматом соленого сала и витающему в кабинете луковому духу было ясно, что отвлекли они Григория Евсеевича отнюдь не от важных дел, но слова Евдокии явно пришлись ему по сердцу, и круглое, с тремя подбородками лицо расплылось в довольной улыбке.
– Да что же вы стоите, Евдокия Тихоновна! Присаживайтесь! – Федора он не замечал, все его внимание было поглощено гостьей.
Она села на предложенный стул как-то удивительно грациозно, указала на оставшегося стоять Федора:
– Вот о нем я вам рассказывала, Григорий Евсеевич. Племянник мой.
Наконец взгляд Епифанцева переместился на Федора, ощупал, оценил, кажется, даже взвесил. Взгляд этот был цепкий, от недавнего радушия в нем не осталось и следа.
– Племянник, говорите. – Мужчина поскреб лоснящийся подбородок, вернулся за стол и нарочито долго устраивал за ним свое необъятное тело, а потом положил ладони на стол и картинно вздохнул. Вздох этот был слишком уж многозначительный. Ни Федору, ни Евдокии он не понравился.
– Со свободными местами у нас беда. А ремонтная мастерская – местечко теплое, это вам не в забое киркой махать. Работа чистая, интеллигентная. Желающих на нее у меня выше головы. – Хозяин кабинета похлопал себя по намечающейся лысине. – Если пристрою племянника вашего, Евдокия Тихоновна, так сразу разговоры пойдут, жалобы.
Это было похоже на плохо завуалированный отказ. По крайней мере, Федору так показалось. А о чем подумала Евдокия, он даже представить не мог. На лице ее не дрогнул ни один мускул, наоборот, его расцветила еще одна улыбка.
– Ну что ж, спасибо за заботу, Григорий Евсеевич. – С тем же невиданным раньше изяществом она встала со стула. – Доброту вашу я запомню.
– Евдокия Тихоновна! Да что же вы?! Да вы ведь меня даже не выслушали! – На сей раз Епифанцев поднимался резво, так, что едва не опрокинул стул. – Я ведь не сказал, что не помогу. Я просто чтобы вы знали, чтобы понимали, что ради вас я горы… горы готов своротить! Хоть и нелегко! Ох, как
