нелегко!
– Не надо горы, Григорий Евсеевич. – Улыбка Евдокии сделалась победной. – Пускай себе стоят. А вот Феденьке помогите, один он у меня остался. Злотниковочки мы с ним.
Она говорила так ласково и так проникновенно, что Федор не сразу понял, что речь сейчас идет о нем, что это он Злотниковочка Феденька.
– Как это непростительно… – Взгляд Епифанцева сделался таким же сальным, как и его подбородки. – Непростительно, что такая женщина, – он закатил глаза к потолку, – вынуждена в одиночку сражаться с жизненными невзгодами.
Он говорил, а Евдокия согласно кивала, и Федор вдруг ясно осознал, что она совсем не такая, какой кажется. Или такая, но может стать совершенно другой, по собственной прихоти может менять маски.
– Так вы поможете мне? – спросила она с надеждой.
Григорий Евсеевич прижал широкую ладонь к сердцу:
– Не имею сил отказать вам, Евдокия Тихоновна. Вьете вы из меня веревки.
– Так уж и вью! Вы, Григорий Евсеевич, не мужчина, а скала. Какие уж тут веревки?
Сравнение со скалой ему явно понравилось, как нравилась ему и сама Евдокия. Федор только сейчас понял, отчего хозяин кабинета так мягок и уступчив. Ну не может человек с таким цепким взглядом и таким решительным подбородком оказаться размазней и рохлей. Если только в дело не вмешается амур. Мысль, что Евдокия может вызывать у мужчин интерес, казалась Федору невероятной, но увиденное говорило само за себя. Епифанцев был влюблен, хоть и пытался противиться этому пагубному чувству.
– Ну-с, что умеем? – С превеликим трудом он перевел взгляд с Евдокии на Федора.
– Многое умею. А чего не умею, тому быстро научусь.
– Самоуверенный.
– Весь в отца, – согласилась Евдокия – Порода у них, Ледневых, такая. Но парень и в самом деле не дурак. Часы мои с кукушкой, которые десять лет уже как сломались, разобрал и наново собрал. Теперь вот как новые.
– В механике, выходит, разбирается. Только у нас тут не часы с кукушкой, а завод! Масштабы не те! – Он махнул рукой. – Ну да ладно! Раз обещал, значит, сделаю, пристрою к Семену Еремину. Сначала в учениках походит, а там будет видно, что с ним делать. Водочку уважаешь? – Он вперил взгляд в Федора.
– Только по праздникам, – ответила за него Евдокия.
– Это хорошо, что только по праздникам, на заводе с этим строго. Эх, духотища-то какая! – Епифанцев взял со стола первую попавшую под руку папку, принялся ею обмахиваться, а потом подался вперед, едва не улегшись животом на стол, сказал вкрадчиво: – А теперь пойди-ка, парень, прогуляйся. Нам с твоей тетушкой нужно поговорить. Наедине, – добавил многозначительно.
На Евдокию Федор посмотрел с тревогой, но та легкомысленно махнула рукой, мол, иди, без тебя разберусь.
Снаружи накрапывал мелкий дождик, и Федор подставил лицо под прохладные капли. Вот и первый шаг к новой жизни. Только бы не ошибиться с направлением…
Евдокия вышла из конторы минут через десять, вид у нее был привычно недовольный, точно и не случалось с ней недавних метаморфоз.
– Начнешь работать завтра, – ответила она на невысказанный вопрос. – Еремин мастер хороший. Скажешь, Евдокия Смирнова велела кланяться. – Она поправила платок, надвинула его низко на глаза и снова превратилась в старуху. Сколько же ей на самом деле лет?
Ночью Федору снились сны – сначала самые обычные, больше похожие на воспоминания: высокие стены завода и напоминающая средневековый донжон водонапорная башня. А потом Федор рухнул на дно Нижнего мира. Падение его было таким реалистичным, что от удара о черный камень у него заболел бок.
Айви появилась почти тут же, присела рядом, прижалась плечом к плечу.
– Я вчера тебя ждала, а ты не пришел, – сказала вместо приветствия. В ее голосе не было обиды, только тихая грусть.
– Прости, я не смог уснуть. – Федору хотелось ее обнять, но не хватило решимости.
– Так бывает. – Она кивнула, принимая его оправдания. – Расскажи, как прошел твой день.
И Федор рассказал все, что случилось в его жизни за время их разлуки. А водонапорную башню даже нарисовал на припорошенной черной пылью земле. И Айви согласилась, что башня очень красивая, хотя художник из Федора был никудышный, и рисунок получился кривобокий.
Они проговорили почти до самого Федорова пробуждения, а на прощание Айви поцеловала его в щеку и упорхнула, чиркнув по щеке острым ласточкиным крылом. Проснулся Федор полный сил и совершенно счастливый.
Семен Еремин, под начало которого поступил Федор, оказался мужиком коренастым, с непропорционально длинными руками и толстыми, с виду неуклюжими пальцами. На появление Федора он отреагировал лишь сонным взглядом да равнодушным кивком, давая понять, что до нового ученика ему нет никакого дела. Забот у него было невпроворот. Работа в мастерской кипела с раннего утра до позднего вечера. Механизмы здесь чинились от простеньких,
