– Нет, спасибо. – Федор мотнул головой.
– Тогда еще минуту терпения. Дайте мне свою руку. Вот так! Видите, ничего с ним не случилось, а благодаря вашей милости одним счастливым евреем на земле стало больше.
Он спрятал кусочки металла в шелковый мешочек, сунул за пазуху, а потом добавил:
– За медальоном приходите вместе со своими товарищами недельки этак через три. Мне еще нужно подумать над эскизом…
Три недели тянулись невыносимо долго. Днем Федор выполнял работу по дому, если в его услугах была необходимость, вечерами читал или вместе с Августом шел на встречу с Сергеем Злотниковым. А ночью он мечтал, что ему приснится Айви, но Айви не приходила, не могла пробиться со Стражевого Камня в его сны. Им оставались только письма. Айви писала короткие, больше похожие на записки, Федор – длинные, на несколько листов. В них он рассказывал обо всем, что случилось с ним за день, описывал красоты Перми, подшучивал над чудачествами Августа. Умолчал лишь о медальоне, который вот-вот должен был родиться в пыльной квартире Соломона Яковлевича. Хотел сделать сюрприз. Все бы хорошо, если бы не глухая тоска, накатывающая на Федора все чаще и чаще, набрасывающаяся на душу, как голодный пес на кость. Ему хотелось обратно в Чернокаменск, обратно на Стражевой Камень. Это было странно, это было точь-в-точь, как рассказывал Аким Петрович.
За гарнитуром для Мари пошли втроем, снова долго стучались в массивную дверь, долго ждали, пока хозяин рассмотрит покупателей через узкую дверную щель и впустит в квартиру, которая стала, кажется, еще более пыльной и захламленной.
Изумрудный гарнитур ожидал на столе в гостиной. Был он искусен и весьма изящен, но каким-то особым чутьем Федор знал – на него Соломон Яковлевич Крови полоза пожалел. Талантливая поделка – так бы он выразился сам, если бы не боялся отпугнуть богатого клиента. Всего лишь бездушная талантливая поделка. Но Злотникову гарнитур понравился. Привыкший иметь дело с необработанными самоцветами, он, кажется, был поражен тем, во что они могут превратиться в умелых руках. И Мари Кутасовой изумруды непременно понравятся. Федор и это знал наверняка. А вот в том, что эта рафинированная красота понравилась бы Айви, он сомневался.
Соломон Яковлевич поманил гостя за собой в то время, когда Злотников с Августом рассматривали гарнитур. В мастерской, помимо скудного зимнего солнца освещенной еще и настольной лампой, ювелир протянул Федору черный бархатный футляр. Федору стоило только взглянуть на медальон, чтобы понять, что это именно то украшение, которое подойдет Айви больше всего. Подойдет и придется по сердцу.
– Он прекрасен, Соломон Яковлевич, – сказал Федор, осторожно перекладывая медальон себе на ладонь. – И вы не пожалели на него полозовой крови.
– Потому он и прекрасен, что не пожалел, – усмехнулся ювелир. – Вы не поверите, но с этой милой безделицей я возился дольше, чем с изумрудным гарнитуром. Совершенство требует к себе особенного отношения, но оно того стоит.
– Спасибо! – поблагодарил Федор с душой.
– Надеюсь, теперь мы в расчете, но если вы, юноша, вдруг решитесь расстаться со своим браслетом, вы знаете, где меня найти.
Удачное завершение ювелирной авантюры отмечали в уже полюбившейся им ресторации. Угощал Злотников, впрочем, как и всегда. Федор пытался заплатить, но старатель не позволил.
– Не обижай меня, Федя, – сказал он очень серьезно, и в черных глазах его на мгновение выкристаллизовался лед, как на Стражевом озере. Он и сам был как то озеро, человек с двойным дном. Его душа обнажалась лишь в редкие часы отлива, да и то далеко не полностью. По большей части все скрывали темные воды слов. Говорить Сергей был мастер. И если раньше Августу, взявшему на себя роль добровольного ментора, довольно часто приходилось его поправлять, то с каждым днем Злотников делал все меньше и меньше ошибок, освоил основные правила этикета и приступил к изучению тонкостей. Его старание и прилежание восхищали Берга. Никогда еще у него не было такого примерного и способного ученика.
– Как думаете, ей понравится, Август Адамович? – Сергей, в который уже раз, открыл футляр с гарнитуром.
– Покажите мне такую женщину, которой не понравились бы изумруды. – Август с упоением хрустел соленым огурчиком, которым закусывал только что выпитую рюмку водки. – Упакуй как полагается, приложи цветы и записку. Впрочем, где ты найдешь цветы посреди зимы?
– Найду, – сказал Злотников уверенно, и у Федора не возникло сомнений – найдет. – А что написать в записке?
– Напиши какую-нибудь милую девичьему сердцу чепуху, что ваша встреча разбередила твою душу, что с того памятного дня ты совершенно потерял покой, что если она откажется принять твой подарок, то сделает тебя самым несчастным человеком на земле. Да ты не переживай, Сергей Демидович, она не откажется. Надо лишь подгадать время, когда Саввы Сидоровича не будет дома. Не нужно ему пока знать… – Август задумчиво почесал кончик носа. – Твоя задача – покорять сердце Мари, а с папенькой своим она и сама разберется. Характер у этой барышни, доложу я вам… – Он искоса глянул на Злотникова и прикусил язык. – Решительный характер, – закончил дипломатично.
Но Злотников его уже не слушал, он смотрел на Федора.
– Теперь покажи ты, – сказал с усмешкой.
– Что показать?
– То, что ты купил у этого еврея. И не говори, что ничего не покупал, по твоему лицу все видно.
