– Не ушла. – Игнат покачал головой, искоса посмотрел на Виктора.
Тот не стал делать вид, что ничего не слышит и ничего не понимает. В конце концов он не напрашивался, они сами решили, что ему среди них место. И пусть при нем они никогда не обсуждают ни того, кого Игнат однажды назвал Желтоглазым, ни ту, которую Август однажды назвал албасты, женщиной- демоном, но особо больше не таятся. Другое дело, что из их разговоров Виктор мало что понимал. Вот и сейчас он понял лишь, что Игнат нарочно ищет встречи с албасты, а она куда-то пропала. Ну и пусть бы себе пропала, потому что от воспоминаний о ней до сих пор по телу ледяная дрожь.
Помимо Игната, в дом к Евдокии иногда захаживал странного вида мариец по имени Кайсы. Был он высокий, но сутулый, никогда не снимал косматую волчью шапку, из-за которой Виктору никак не удавалось хорошенько разглядеть его лицо. На Виктора Кайсы внимания, считай, не обращал, большей частью о чем-то тихо разговаривал с Игнатом. Приходил он не с пустыми руками, а всегда с охотничьими трофеями; судя по ним, охотником он являлся знатным, а если в лес ходил, значит, волков не боялся.
Обычно Кайсы был очень немногословен, большей частью он молчал, с отрешенным видом правил свой нож и напоминал бездушного истукана. Он проявил себя лишь однажды, когда, войдя в дом, не здороваясь и не разуваясь, сразу же подошел к Евдокии, взял ее за локоть, сказал:
– Есть разговор.
Евдокия бросила быстрый взгляд на Виктора и Августа, поманила Кайсы в другую комнату. Берг насторожился, подобрался весь, но следом за Кайсы и Евдокией не пошел, проворчал лишь:
– Принесла нелегкая.
Было очевидно, что Кайсы он недолюбливал и, кажется, немного опасался.
Разговор за закрытыми дверями получился короткий, Кайсы сразу же ушел, отказался от ужина, а Евдокия до самого ужина была сама не своя. Даже разбила тарелку, а убирая черепки, порезала руку. Ее беспокойство передалось и Августу, архитектор не выдержал, спросил:
– Что он тебе сказал, Дуня?
– Пойду-ка я покормлю Рыжика. – Виктор встал из-за стола, накинул на плечи тулуп, взял прислоненную к стене палку, которую приспособил вместо костылей. Евдокия посмотрела на него благодарно и чуть виновато, но останавливать не стала.
Она вышла за ним во двор минут через пятнадцать. К этому времени Виктор успел выкурить сигарету и изрядно замерзнуть.
– Не знала, что ты куришь, Витя. – Евдокия потрепала его по непокрытой голове. – Пойдем в дом.
Голос ее был ровный и спокойный, но Виктору все равно почудились в нем невыплаканные слезы.
– Он вас обидел?
– Кто, Кайсы? Нет, он просто принес дурную весть.
– Это касается Игната? – Отчего-то Виктору казалось, что из всех них опасность угрожает только Игнату.
– Нет, – Евдокия покачала головой. – Не думай об этом, бросай свою папиросу, и пойдем домой, а то совсем замерз.
– А я чем-нибудь вам помогу?
Она посмотрела на него ласково, погладила по заросшей щетиной щеке и сказала:
– Ты хороший мальчик, Витя, но тут никто не сможет помочь. Все идет так, как должно идти. И пожалуйста, ничего не говори Игнату. У него и без нас хлопот хватает.
– Как я могу рассказать то, о чем не слышал? – Виктор сделал последнюю жадную затяжку, бросил сигарету в сугроб, а потом спросил, наверное, уже в сотый раз: – Евдокия Тихоновна, а вы уверены, что до Перми сейчас никак не добраться?
– Уверена, Витя. Дороги замело. И волки… – Она посмотрела на него внимательно, сказала: – Да ты не переживай, дождется тебя твоя Настя. Вот как дороги станут безопасными, так сразу и поедешь.
– Это когда? – спросил он с надеждой.
– Боюсь, что теперь только весной. Видишь, что творится кругом? Зверье словно с ума посходило. А она, твоя невеста, мне кажется, девушка неглупая, понимает, почему тебя нет. Думаешь, захотела бы она, чтобы ты ради встречи с ней рисковал своей жизнью?
Настя бы не захотела, но он ведь обещал. А теперь даже письмо отправить не может, потому что дороги замело и волки…
О Насте он думал все чаще и чаще. Она ему даже снилась. И сны это были такие, что просыпался Виктор весь в огне и спешил поскорее умыться ледяной водой, чтобы погасить этот жар. А метель и волков он теперь ненавидел и считал личными врагами. Может, за эту ненависть они ему и отомстили…
Добираться до Стражевого Камня становилось все тяжелее и тяжелее. Лошади по самый круп проваливались в снег, хрипели, не желали идти на остров. А Сиротка с каждым днем свирепел все сильнее, его злили проволочки, и лютовал он теперь не только с рабочими, но и со своими собственными людьми. Больше всего доставалось Гришке, тому самому слабоумному увальню, которого Виктору едва ли не в первый день показал Август. Гришка отчего- то к острову прикипел, увезти его оттуда можно было только силой, но он все равно возвращался, как брошенный пес возвращается к своему хозяину. Гришку терпели, не жалели особо, но и не обижали, работу давали такую, где нужна сила и не нужны мозги. А Сиротка злился, считал не сумевшего постоять за себя Гришку слюнтяем, гнал с острова и с глаз долой, все чаще хватался за хлыст. Бил с оттяжкой, со всей силы, а Гришка истуканом стоял на
