помогала…
– Софья Петровна приходила?.. – От того, что Софья видела его вот такого, ничтожного и беспомощного, сделалось нестерпимо стыдно.
– Приходила. И ночами с тобой сидела. У меня-то уже силы не те, чтобы и день на ногах, и ночь, а она молодец! Хорошая девка, даром что городская. И сильная! Когда тебя выкручивало, она одна тебя удержать могла. Один раз только ты с кровати свалился, недосмотрели мы с ней. И когда ты кричал, она что-то такое шептала, и ты успокаивался. Говорю же, хорошая девка, – сказала Никитична и улыбнулась хитро.
– Хорошая… – к стыду прибавилась паника. Как же он после такого-то безобразия посмотрит Софье в глаза? Кричал, с кровати падал…
– И приятель твой приходил. На следующий день, как Кайсы тебя из лесу привез. Я помню, Евдокия с Августом его привечали. В прошлом годе с ним тоже какая-то беда приключилась, про него тогда тоже думали, что не жилец. А Евдокия выходила, уж таким она была человеком.
Значит, и Софья, и Виктор – все знают о его позоре. Хорошо же началась его новая жизнь! Хоть ты возьми и в самом деле помри от стыда.
Вот только помирать не хотелось, а хотелось есть. Да так сильно, что аж в животе заурчало.
– Голодный? – обрадовалась Никитична. – Раз голодный, значит, на поправку идешь. Ты лежи, а я сейчас. У меня там в печи… – Она не договорила, вышла из комнаты.
А Дмитрий вместо того, чтобы лежать, сдернул с себя одеяло. Сорочки на нем не было, но кальсоны, слава богу, оказались на месте. Из-за повязки на груди разглядеть рану не получилось, но он помнил, какой она была, и ничего хорошего не ждал. Наверняка останется страшный шрам, напоминание о его уральских приключениях.
На ноги он вставал осторожно, обеими руками держась за кровать, закрывая глаза, когда голова начинала кружиться уж очень сильно. Но дойти до стола ему не позволили.
– Значит, очухался… – на пороге стоял Кайсы. Шапку свою он не снял даже в доме. – Это хорошо, а то б Виктор мне не простил, что я за тобой не углядел.
– Не надо за мной присматривать. Я не маленький. – Все-таки сил у него еще было очень мало, и Дмитрий проявил благоразумие, лег обратно в кровать.
– Вижу, что не маленький. – Кайсы вошел в комнату, придвинул к кровати табурет, посмотрел как-то по-особенному пристально, а потом спросил: – Что чувствуешь?
– Слабость. – А что он еще мог сказать? – И голод.
– Это хорошо. Для того, кто совсем недавно был при смерти, выглядишь ты молодцом, – сказал Кайсы, а Дмитрий так и не понял, правду он говорит или издевается. Молодцом он себя точно не чувствовал. – Давай-ка на рану твою глянем. – И, не дожидаясь разрешения, Кайсы принялся разматывать повязку.
…А рана оказалась совсем не такой страшной, как Дмитрию думалось и помнилось. Три глубоких, багрово-синюшных рубца – следы от волчьих когтей. Когтей…
Дмитрий растерянно посмотрел на Кайсы, а потом все-таки задал мучивший его вопрос:
– Это ведь следы от когтей?
Кайсы кивнул.
– А разве волки рвут свою жертву когтями?
– Волки рвут свою жертву клыками, а то, что на тебя напало, было лишь похоже на волка, да и то только издали.
– И что это был за зверь?
– Не знаю. – Кайсы ответил не сразу, и в голосе его звучало что-то такое, что заставило Дмитрия сомневаться в правдивости его слов.
– Вы же охотник, лучший во всем городе! Вы обязаны разбираться в зверье! – Дмитрий откинулся на подушку. Вроде и голос повысил лишь самую малость, а силы враз закончились. – И рана… – Он снова посмотрел на свою грудь. – Я помню, какая это была рана, Кайсы! Я думал, эта тварь мне сердце вырвет. А тут всего лишь царапины…
– Ну, не царапины, не хорохорься. А вот заживает на тебе как на собаке, это точно. Только и в этом твоей заслуги нет.
– Вы мне лили что-то в рану. Мне показалось, что раскаленный металл.
– Металл то и был. Серебро.
– Серебро в рану?..
– Особенное серебро. Друга твоего, Виктора, это серебро от верной смерти спасло. А теперь и тебя вот… Повезло…
С тарелкой в руках вошла Никитична, бросила на Кайсы полный подозрений взгляд, но промолчала.
– Я покормлю, мать. – Кайсы забрал у старушки тарелку.
– Не надо меня кормить! – вскинулся Дмитрий.
– Знаем, ты не маленький. – Кайсы зачерпнул ложкой что-то горячее, наваристое, велел: – Ешь.
Он ел жадно, так, словно голодал несколько дней. Впрочем, так ведь оно и было.
