– Илька, держись!
Софья натянула удила, пытаясь остановить эту сумасшедшую скачку. Безуспешно! Стремительно и неминуемо они неслись к обрыву, и уже ничто – сейчас, на самом краю, она осознавала это особенно ясно – не могло их спасти. Не нашелся бы смельчак, рискнувший стать на пути у обезумевшей лошади. Илька вцепился в лошадиную гриву, закричал отчаянно и громко. Бедный мальчик… Софья тоже закричала, но не от страха, а от отчаяния, и упустила момент, когда наперерез им метнулась стремительная тень, через мгновение превратившаяся во всадника на рослом вороном жеребце. А еще через мгновение всадник схватил их лошадь за повод, потянул. Софья видела, как вздулись жилы на его загорелых руках, услышала, как жалобно заржала, а потом и вовсе захрапела лошадь. Они мчались так, бок о бок, еще несколько мгновений, но дикая их скачка замедлялась с каждым шагом, по крутой дуге уходила от обрыва. Наконец лошадь подчинилась, встала, словно вкопанная, и Соня с Илькой едва не вылетели из седла. Удержались лишь чудом. Впрочем, чем еще, кроме как чудом, было их спасение!
А всадник уже спрыгнул на землю, намотал на кулак повод, словно бы одной только своей человеческой силой мог удержать на месте ошалевшее от страха животное. Оказалось, что мог. И лошадь, подчиняясь, склонила голову, роняя на траву кровавую пену, косясь на человека испуганно и обреченно. Вороной жеребец тоже нервничал, гарцевал поблизости, прядал ушами и скалил крепкие зубы, а человек, казалось, не замечал ничего вокруг.
– Все хорошо, – сказал он севшим, осипшим каким-то голосом. – Софья, все в порядке.
– Рудазов, вы… – Она прижимала к себе Ильку, пятилась подальше и от лошади, к которой у нее не осталось доверия, и от Рудазова, который в этот самый момент был на себя непохож: столько ярости, столько огня сверкало в его взгляде, а вздувшиеся вены теперь змеились не только по рукам, но и по шее, пульсировали на лбу и висках. Ярость эту и силищу чувствовала не только она, но и лошади. Чувствовали и боялись. Софья тоже боялась этого нового, незнакомого ей Рудазова. Рука уже сама собой нащупала под амазонкой нож с костяной рукоятью, таким жутким, таким нереальным было это чувство. Словно бы в жаркий летний день под сенью леса она повстречалась не со старым знакомцем, с которым совсем недавно делила постель, а с неживой албасты… – Рудазов, что с вами?..
Он не ответил, рухнул на землю едва ли не под копыта гарцующих лошадей, сжал виски руками, закричал криком, который больше походил на звериный рык. В этом крике-рыке было столько боли, что Софья вмиг забыла о собственном страхе, схватила Ильку за плечи, велела стоять смирно, а сама бросилась к Рудазову. Лошади, почувствовав волю, тут же сорвались в галоп, скрылись в тени леса.
Рудазов лежал неподвижно, больше не кричал, но в этом его молчании, в неподвижности было что-то еще более страшное, чем в крике.
– Рудазов! – Софья упала перед ним на колени, схватила за жилистые запястья, пытаясь разжать его руки. – Рудазов, что с вами?
А он отворачивался, она слышала, как скрежещут его зубы, видела, как сводит судорогой, выворачивает его пальцы.
– Уходите. Немедленно… – не сказал, а прохрипел, перемалывая слова в мелкую крошку.
Куда она могла уйти? Как?! И бросить его одного вот такого – беспомощного, искореженного болью?..
– Дмитрий. Дима… Что я могу…
Он не дал ей договорить, всего лишь дернул плечом, и она отлетела в сторону, больно стукнулась головой о выпирающий из земли корень…
– Уходи! И мальчика уводи! – В полумраке леса ей вдруг почудилось, что глаза его полыхнули холодным серебряным огнем. Конечно, показалось, потому что в тот же момент он зажмурился, а из ноздрей его хлынула кровь.
Всхлипнул Илька, а потом за спиной Сони послышался голос Евдокии:
– Не бойся, Илька. Это всего лишь кровь. А ты, Софья, успокойся, возьми себя в руки.
Не могла она взять себя в руки, потому что видела – Рудазову плохо, смертельно плохо. И в состоянии этом она винила себя. Он спасал их с Илькой от верной гибели, и в нем самом что-то сломалось.
– Что с ним? – спросила она, не оборачиваясь к Евдокии, подползая к Рудазову, снова пытаясь удержать его руки.
– Не знаю. – Возле Рудазова Евдокия оказалась раньше ее, провела полупрозрачной ладонью по его растрепанным, слипшимся от пота волосам, коснулась стекающей по подбородку кровавой дорожки и нахмурилась, а потом спросила: – Нож при тебе?
– Какой нож?..
– Тот, что ты нашла в тайнике. Он с тобой?
– Со мной. – Нож она доставала трясущимися руками. – Вот он.
– Режь, – велела Евдокия.
– Как… режь? Кого?..
– Его. – Евдокия кивнула на извивающегося на земле, скрежещущего зубами Рудазова. – Режь так, чтобы кровь пошла. Лучше рядом с раной.
– Не могу. – Она замотала головой. Дикость какая – резать живого человека! – Зачем?
– Хочешь ему помочь? Тогда режь! И глубоко, не жалей. На нем теперь раны быстро заживать будут.
Она не шутила, эта призрачная женщина. И навредить Рудазову не хотела. Наоборот, она пыталась помочь, пусть даже вот таким диким, нелепым способом. И Софья решилась.
– Дмитрий… – прошептала она Рудазову на самое ухо. – Дима, я тебе сейчас сделаю больно, но потом станет легче. Можно? – Она сама не верила своим
