приватную просьбу японской императорской семьи о проведении работ на станции Пинфань, где во время Второй мировой был расположен жуткий лагерь «Приют», можно считать частным заказом?
– А зачем это нужно было японской императорской семье? – удивился Борис. – Впрочем, должен признаться, что я не только в физике, я и в истории не очень силен.
– А для очистки совести. Вот буквально. «Приют» – страшный груз на совести японцев. Есть зло человеческое, а есть нечеловеческое. Там творилось нечеловеческое зло и порождало вокруг себя волны, которые не просто искажали реальность, а выворачивали ее наизнанку. Мы работали там вдесятером. Сказать, что тяжело пришлось, – ничего не сказать. Любопытно, что именно тогда, когда тяжело так, что почти невыносимо, у меня, да и не только у меня, возникает ощущение, что чего-то нам недостает, что-то мы забыли. Умели что-то, к примеру, а потом вдруг разучились. Это как людям иногда кажется, что они умели летать когда-то давно… У нас есть один общий сон, родовой, так сказать. Один на всех. Хотите, расскажу, о чем?
– Давайте.
– Огромные просторы, зеленые горы, уходящие вдаль, ну примерно как в Альпах. Ветреное раннее утро. Ощущение покоя резко сменяется явным чувством опасности. Но это чувство не паническое, а такое… холодно-сосредоточенное. Отчего-то ты понимаешь, что сможешь и себя защитить, и других. Хотя стоишь под открытым небом и в руках ни оружия, ничего. Ты закрываешь глаза, снова открываешь их и видишь, как вдалеке, там, откуда движется невидимая угроза, вырастает стена. Она темная, с металлическим отливом, и она… живая, что ли. Она шевелится, дышит, перекатывается волнами. Сколько раз каждый из нас пытался во сне разглядеть, что же это такое, но нет. Знаете, как это бывает во сне – не сдвинуться с места. Но при этом стойкое неистребимое ощущение, что стена выросла исключительно по твоей воле. Полное ощущение власти над ней. Захочешь – и она исчезнет. Захочешь – снова появится. Она подчиняется тебе и защищает тебя. И твой невидимый враг видит ее – с той стороны, и ты на время переселяешься в его шкуру, чувствуешь его животный страх перед чем-то огромным. Ну, вот так как-то. Что это такое? Это наша утраченная сила снится нам. То, что было с нами во времена, которые мы не можем вспомнить. Вам нравится наша Саша?
– Что? – Борис растерялся от такого стремительного перехода. – Ну да… очень славная девушка.
– Славная, кто бы спорил. Очень. Но с головой не дружит. С вундеркиндами такое случается. Им интеллект дается вместо житейской мудрости. Вы же не любите Сашу. И не полюбите. Я ей говорю: ты понимаешь, что, делая такой выбор, ты отказываешься от своего будущего? А она мне: а мне не нужно никакого будущего… Они же у нас приемные, знаете? История странная, непонятная – их, двух крошечных полуторамесячных девочек, везла в поезде Будапешт – Киев бабушка. В дороге, уже на территории Украины, она возьми да и скончайся от острого сепсиса. Оказалось, что у нее было огнестрельное ранение предплечья. Кое-как обработанная рана, гнойная, кровоточащая. Обнаружили баул с детскими вещами, но никаких документов. Возможно, воспользовавшись суматохой вокруг всей этой ситуации в поезде, кто-то просто украл сумку с деньгами и документами. Ведь как-то же они пересекали границу, правда?
– И как они попали к вам? – Борис в очередной раз пожалел, что он не Гомес: все, что происходит с ним в течение последних нескольких дней, просто просится на бумагу.
– Ну, сначала девочки, как положено в таких случаях, попали в детскую больницу, потом – в дом малютки, а когда им исполнился год, они заговорили. Воспитатели прислушивались-прислушивались и сделали вывод, что говорят они на каком-то иностранном языке. Это просочилось в прессу, приехали с телевидения, сделали сюжет о необычных малышках. Ко мне прибежал с горящими глазами Марик, это… ну, не важно, они с женой девчонок после усыновили.
– А где они, кстати? – заинтересовался вдруг Борис. – У меня такое впечатление, что вы им тут и папа, и мама.
– Ну как-то так, – легко согласился Георгий. – Ребята уже четвертый год в Латинской Америке, их, кроме инков и майя, мало что интересует… Ну и красавицы наши подросли, не все же им нос вытирать. Ну вот, прибежал ко мне тогда Марик в страшном волнении, кричит: «Там
«Нет, все-таки надо было пить «Финляндию», – с тоской подумал Борис, – чего-то граппа не очень способствует перевариванию всего этого».
– Турит – что это такое? – спросил он Георгия и решил, что не мешало бы завтра съездить к Варежке. И вообще, пора бы и честь знать. В какое-то заколдованное место он попал – и выйти вроде хочется, и уже не очень понимаешь, куда…
– Турит – это язык, максимально близкий к праязыку. Протобашенный, по терминологии Старостина и Милитарева. Довавилонский, то есть. Старостин и Милитарев, собственно, именно турит и считали протоязыком, тем самым, лежащим в основании… Но вы знаете, Борис, это не так. Существуют более глубинные залегания. Существуют языки, на которых люди не говорили.
– А кто?
Георгий вздохнул и отодвинул от себя щипцы.
– Человечество вообще напрасно ставит себя в центр мироздания. Мы тут приживаем. Снимаем угол за занавеской… Как вы думаете, – он вдруг подался
