понял. Вообще не понял, что произошло. Помню только, что ползу к ней и подушку тяну за собой по полу. Помню такую ненависть, будто свет выключили. Ползу в полной темноте, а ведь свет был – горел ночник. Это мне так казалось – как будто вокруг тьма кромешная. И такая страшная обида за мой сон драгоценный, что слезы из глаз текут, как сейчас. Положил ей подушку на лицо и навалился. Она захрипела, забилась, подняла несколько раз руки и опустила. Задушить ее оказалось просто, она же астматик была у меня. Дышала коротким поверхностным дыханием, часто заходилась в кашле. Сама слабая была, как птичка. Короче, перестала она храпеть, а я вернулся на свою кровать и уснул до утра. Утром смотрю – мама лежит, в потолок смотрит. Я ей: мама! Да и вспомнил всё. Вызвал «скорую помощь», они констатировали… Сказали – приступ астмы, а ингалятора не было при ней. Такое бывает, сказали, мужайтесь. А где ж вы были? А я спал, говорю. Первый раз за неделю уснул. А, ну да, говорят они, понятно. Вот, Андрес. Ничего я тогда не чувствовал. А через неделю после похорон меня накрыло. И почему-то одно и то же и вспоминалось, и снилось. Как я, пятнадцатилетний, лазил через монастырскую ограду, чтобы чайных роз нарвать для девушки, и порвал свои единственные приличные штаны. А мне к той девушке на свиданье вечером. Я злюсь, мечусь по дому, перемерял уже все, что мог, – из одних вырос, другие полиняли. Мама говорит: сядь, ребенок, поешь, я тебе мигом заштопаю. Я очень быстро штопаю, говорит, и нитки есть подходящие. И видно не будет. Я, говорит, чемпион мира по штопке. Не переживай. И правда…
Андрес обвел взглядом прихожую и снял с гвоздя наддверное деревянное распятие.
– Я пойду во двор, Дамиан, – сказал он, – а ты молись. Молись, понял? Изо всех сил. Проси прощения у мамы, молись о спасении своей души, что там еще? Как можешь, так и молись.
– Это все, чем ты можешь мне помочь? – разочарованно прохрипел Дамиан. – А я думал… Ты же…
– У тебя смерть хозяйничает на кухне, – сказал Андрес. – Только Бог…
– Какой Бог?! – в отчаянии закричал Дамиан. – Я умираю! Из меня скоро кровь вытечет вся… Прогони мою смерть, о господи…
– Вот-вот, – пробормотал Андрес. – Примерно в таком духе. Начинай. Я во дворе побуду.
Через полчаса он вернулся и закрыл Дамиану глаза. Вынул из его рук тяжелый окровавленный комок, бросил в угол. Перенес Дамиана на диван, скрестил ему руки на груди, вложил в них распятие.
Врачам «скорой» объяснил, что приехал к больному другу по его просьбе, но застал его уже мертвым.
Утром, по дороге к ритуальному бюро, Андрес увидел переговорный пункт и подумал, что надо бы наконец позвонить Алехандре. Зашел и позвонил. Дальше время для него сплющилось и перестало соответствовать физическим законам. Андресу показалось, что не прошло и минуты, как он оплатил все услуги в похоронном бюро. Почти в этот же самый момент он оказался в церкви, где передал растерянному от напора падре некую сумму, которая на несколько нулей отличалась от символической. А также попросил позаботиться, чтобы церемония погребения Дамиана на местном кладбище прошла должным образом. И вот он уже на переднем сиденье старого BMW, чей владелец пообещал Андресу, что доставит его в Мадрид вот просто непосредственно по воздуху. «Это мой маленький личный самолет», – улыбался он в желтые усы, поглаживая приборную панель темными морщинистыми пальцами.
– Где они? – Только переступив порог, Андрес схватил измученную Марию за плечи. – Где они?
– Да в госпитале они, сеньор Андрес. – Мария с явным выстраданным превосходством взглянула на ошалевшего отца сверху вниз, вытащила и снова воткнула в узел волос две шпильки – одну за другой. – В больнице, у врачей. Где ж им еще быть-то? – Сжалившись, погладила его по руке, большого, сгорбившегося над ней, тяжело дышащего. – Все хорошо у нас, не волнуйтесь, – все хорошо.
Спустя три месяца, ранним октябрьским вечером воздух местами был теплым, как парно?е молоко, а местами – уже прохладным, с запахом подгнившей влажной травы. Будто маленькие атмосферные фронты неторопливо шли на сближение на окраине Западного парка, вблизи района Монклоа.
Отсюда до дома было рукой подать.
Андрес торопился к ужину. В левой руке нес большую упаковку подгузников, правой прижимал к груди птичью клетку с двумя рисовыми амадинами, серенькими, красноклювыми, беспокойными от неизвестности. Алехандра до сих пор равнодушно относилась к домашней живности, а вчера вдруг возжелала птиц на веранду. Точнее, для начала Алехандре захотелось устроить на веранде специальный чайный стол, а уж потом ей в голову стали одна за другой приходить сопутствующие дизайнерские идеи – скатерть из русских кружев, птицы в клетке. Мария спрашивала, не подойдут ли, на худой конец, каталонские кружева для такого дела – уж вроде бы не такая редкость, как какие-то… как ты говоришь, Алехандра? Вологодские? Так вот, не такая уж заморская диковинка, как эти твои вологодские, убеждала Мария. Но Алехандра твердо стояла на своем и даже в ближайшее время собралась посетить русский культурный центр на предмет приобретения кружев. Может, их каким-то образом можно переслать, рассуждала она. Наложенным платежом, например… Видимо, идея чаепития оформилась у нее как сугубо русская идея, а всему виной, как понял Андрес, томик Тургенева, который валялся в детской. Когда дети спали, Алехандра читала урывками, минут по двадцать, пока красавицы не начинали разевать розовые ротишки и призывать маму по поводу и без. Из всех развлечений больше всего девочки любили, чтобы их брали на руки. Родительским теплом они питались примерно так же, как материнским молоком или, скорее, так, как зеленый лист поглощает солнечный свет – всей поверхностью. В ответ они, по всем правилам фотосинтеза, заполняли пространство настоящим первосортным кислородом – Андрес с Алехандрой дышали и не могли надышаться их кожей, сладким младенческим дыханием, запахом их прозрачных льняных волос.
