ущербная, идущая на убыль, но чтобы хоть немного света давала она этому бесконечному темному водяному космосу. Но никакой луны тут нет и в помине – это Борис понимает. Еще понимает, что он теперь один и что должен продержаться на воде как можно дольше. Если хочет жить. В этом, кстати, Борис не уверен. Если «жить» означает с усилием держать голову над темной водой, у него возникают сомнения в целесообразности такого существования. Даже во сне возникают сомнения. Потому что в какой-то момент он отчетливо понимает, что спит, и даже иронически думает, что это чудесная возможность применить какую-нибудь практику дона Хуана, только он уже забыл все эти приколы.
– Что? – Борис резко садится, хотя ничего не происходит.
Он идет к окну и видит, как Саша в мужской белой рубахе до колен входит в озеро. Может быть, поэтому ему приснилась вода? «Советоваться ходила», – вспомнил он слова Ирины. Значит, снова пошла о чем-то советоваться. Вот же не спалось ей рядом с ним. Еще несколько часов назад она тепло и сонно ворочалась, стремясь поудобнее угнездиться в кольце его рук, и Борис вдруг отметил для себя, что время для побега упущено безвозвратно. Здесь странно, но не бессмысленно хотя бы. Он блуждал себе по миру, пока его не приютили арви. Да-да. Так можно было начать какую-нибудь книгу, если бы он мог писать, как Гомес. Кстати, Гомес…
Вчера, дочитав до места, где четырнадцатилетний Андрес подслушивает разговор мамы и тети о турите, Борис вначале не поверил своим глазам и перечитал страницу еще раз. И еще раз. После чего у него возникли две версии. Первая – что он одновременно с Варежкой сошел с ума и на самом деле уже давно под крылом у Анны, а все, что происходит – происходит исключительно в его отдельно взятой голове. Вторая – что по чьей-то причудливой логике он избран посредником между Гомесом и приютившими его арви. И момент, когда он на встречу с Тарасычем захватил с собой именно эту книгу, а не, к примеру, «Фламандскую доску» Перес-Реверте, был не случаен, а запланирован кем-то, срежиссирован, разыгран как по нотам. Что это такое? Это паранойя. К Анне. Как не крути, все равно к Анне. Тогда Борис придумал третью версию – утешительную. Произошел его величество Случай – удивительное метафизическое явление. Случай замыкает контур, становится точкой сборки, сталкивает людей, которые еще вчера были незнакомы, а сегодня как ни в чем не бывало ложатся в одну постель…
Саша стояла в озере по пояс, и от нее, как от брошенной в воду серебряной монетки, кругами расходились волны света.
Последняя страница книги Гомеса состояла из нескольких коротких абзацев.
– Давайте, я сварю какао, – сказала женщина и положила вязанье в корзину. – На кипящем молоке, как вы любите. Э, да вы спите, сеньор Андрес.
Он спал, ему снилась парковая аллея, уходящая к Монклоа, и срезанные выстрелом красные ягоды остролиста на грунтовой дорожке. Утром этого дня Алехандра, не особо утруждая себя знаками препинания в устной речи, рассказывала ему по телефону, что у девочек диатез, и пускай он зайдет в аптечную лавку за детской присыпкой, и как она его ждет, и что она твердо решила идти завтра в русский дом за кружевами.
Утром этого же дня по итогам расследования «дела GAL»[43] судья Бальтасар Гарсон отправил за решетку министра внутренних дел Испании и нескольких крупных государственных чиновников. Несколькими днями раньше были найдены и арестованы осведомители, которые находились под программой защиты свидетелей и одновременно были не последними людьми в наркобизнесе и организации трафиков по торговле детьми. Материалы, полученные от Андреса, опальный министр успел уничтожить накануне ареста, опасаясь, как бы не вышло хуже. Видео– и аудиозаписи содержали компромат, касающийся ближайшего окружения премьер-министра. Причем компромат такой силы, что министр, обливаясь холодным по?том, рассудил так: лучше уж сидеть в тюрьме за нелюбовь к баскским сепаратистам, чем разлагаться в чане с соляной кислотой.
Андрес спал, не выпуская из рук очки и газету, дышал тяжело, прерывисто. Последние дни, засыпая, он не был уверен наверняка, что непременно проснется, и все чаще видел во сне уходящую вдаль темную аллею парка.
Женщина приоткрыла окно, вдохнула вечерний воздух. Поморщилась.
– Да что ж так душно? – с досадой сказала она. – Целый день па?рит и па?рит.
В половине десятого вечера в горячем воздухе раздался сухой треск первого грозового разряда, потом еще один.
И наконец начался дождь.
Едва проснувшись, Борис поцеловал спящую Сашу во влажные волосы, сунул Гомеса под мышку и отправился на конюшню, где Георгий имел обыкновение ни свет ни заря убирать навоз и, напевая, кормить и чистить своих любимцев Фантазера и Ласточку – двух молодых чистокровных ахалтекинцев.
– Тут о родителях наших девочек, – сказал Борис, пожав плечами, и с опаской положил роман Гомеса на деревянную лавку. – Тут ключ, ваше прошлое и еще много всякого добра. Мне кажется, что это не я к вам пришел с книгой, а книга пришла со мной… Сейчас…
Телефон звонил в кармане и все не давался в руки.
– Да что за черт! – раздраженно сказал Борис – оказывается, уже в трубку. – Извините, Анна Владимировна… Нет, могу.
Вернулся к Саше он в некотором смятении – уезжать не хотелось. Никуда. Даже на пару дней. На полчаса даже. Хотелось взять Сашу и Ирину и поехать завтракать в какую-нибудь кондитерскую. Смотреть в их одинаковые серые глаза – наверное, точь-в-точь отцовские – и думать о том, кто же пишет под псевдонимом Даниель Гомес Гонсалес де Сан-Хосе. Андрес или Алехандра? Это женская книга или мужская? Иногда – очень женская. Иногда – предельно мужская.
