— И охота вам ребёнка мучить? — укоризненно спрашивает Ильинична, бесшумно возникнув за спиной. — Да у завхоза на складе их по цельной бадье: серебрянка, золотянка, бронза… Слышь, милая? Завтра принесу тебе, не переживай.
Юля широко улыбается в камеру.
Ильинична что-то шепчет — быстро, беззвучно.
Алла Сергеевна открывает ноутбук и садится делать новую длинную запись в Юлину бесконечную историю.
— Смотрите, Ярослав.
— Вот это да!
Врач смеётся, изображает удивление: неубедительно, сразу видно, что он разглядывает эту картину не в первый раз. Огромное, раза в четыре больше натуральной величины, лицо посреди холста. Похоже. У них у всех неплохая техника, сейчас в обязательном порядке учат и рисованию… правда, на компьютере оно не в пример легче, чем настоящими кистями по холсту. Аллу Сергеевну смущает золотая краска не из набора, она ложится слишком толстым, слишком тяжёлым слоем…
Но важно сейчас вовсе не это.
— Юлька у нас молодец, — говорит врач. — Позитивная динамика по всем фронтам. Я вообще-то с вами про другую девочку хотел поговорить, Свету из второй палаты… там гораздо хуже, общий абсцесс…
— Да-да, конечно, сейчас… Я только хотела бы узнать, что вы собираетесь делать, Ярослав?
— Я что-то должен делать?
Он уже не улыбается. Смотрит чуть растерянно и даже с обидой. Мальчишка. Алла Сергеевна прикусывает изнутри губу. Не злиться. Объяснить.
— Вы стали для этой девочки ценностным понятием. Ориентиром, по которому она самоидентифицируется как личность. Это большая ответственность, Ярослав… Понимаете, если Юля пойдёт дальше, если у неё появятся и другие ценности, тогда можно будет говорить об успешном лечении и даже о полном выздоровлении. Но это СО. Тут ничего нельзя прогнозировать наверняка. И ни в коем случае нельзя допустить… разрушения тех ценностей, которые…
Алла Сергеевна смотрит на таймер. Как раз начало живописного сеанса.
На мониторе появляется Юля. Лёгкая и подвижная, как тонкая кисть. Входит, останавливается перед холстом и критически разглядывает его, чуть- чуть склонив набок голову без косынки.
Поросшую коротеньким ёжиком сверкающе-золотого цвета.
Он — золотой!
А краска, которую принесла Ильинишна, тусклая, неоднородная, крупинками. Под одним углом они блестят крапчатой россыпью — а нужно, чтобы волнистыми нитями, волосок к волоску, — а под другим вообще пропадают, слипаются в тёмную клейкую массу. Надо попробовать развести с белилами и добавить немножко светло-жёлтого стронция. А то совсем не похоже.
С глазами намного проще. Кобальт, берлинская лазурь и чуточку ультрамарина. Как море. Вот если бы на море — с ним… сидеть на берегу, обнявшись, как тогда мама с папой…
Но он скоро уедет. Ему осталось две недели. То есть уже двенадцать с половиной дней.
А на море Юля ещё приезжала потом один раз вдвоём с мамой. Был шторм, на берег выкинуло кучу пластиковых бутылок и мёртвого дельфина. Ну его, это море… не очень-то и хотелось.
Свежая краска блестит настоящим золотом. Но потом высыхает, тускнеет, и надо всё начинать сначала.
Он все равно уедет.
Золотой…
— Вы же говорили, что останетесь.
— Я так говорил… если понравится… Вы сами понимаете.
— А вы понимаете, что вам нельзя уезжать?!
Морщится, кривит губы. С раздражением, в котором спрятано всё остальное:
— Нет. Я не понимаю. Последнее время ей хуже с каждым днём, несмотря на то, что я здесь. Девочка зациклилась на… совершенно ложной, как вы говорите, ценности. Это СО, процесс непредсказуем, вы сами знаете. Так почему я должен быть единолично виноват?.. Короче. Лучше, если меня не будет. Может, она влюбится в кого-нибудь другого.
— Сомневаюсь.
Ярослав ерошит волосы. Точно такого же цвета, как отросли у Юли. А на детских фотографиях она тёмненькая, брюнетка… правда, после химии бывает.
— Алла Сергеевна… Ну что я могу сделать? Я взрослый человек. У меня девушка есть.
— И, видимо, не одна.
