Он наверняка преувеличивал. Я считала, что «фонарщики» – это те, кто всегда появляется на местах катастроф, раздавая горячее питье и одеяла.
– Они послали в лабораторию своих представителей, чтобы спросить Даннингера, как он собирается спасать человечество от застоя, когда люди перестанут умирать.
– Откуда вы знаете, Бенни?
– Эти люди постоянно делали все, чтобы добиться известности и представить другую сторону в как можно худшем свете. Они считали, что смерть полезна: позволяет избавиться от балласта. Да, они действительно так говорили. А когда не смогли ничего сделать с лабораторией, подняли шум в прессе. Какое-то время тут даже проходили демонстрации.
– В Приюте Эпштейна?
– Да. – Он потер затылок. – И потом, были еще «зеленые». – (Так называли тех, кого беспокоило влияние народонаселения на окружающую среду.) – А кое-кто говорил, что им придется обходиться минимальными пенсиями, так как правительство не сможет платить всем. Дошло до того, что в лабораторию пришлось нанять охрану.
– Бенни, вы знали кого-нибудь из них? Из охранников?
Он расплылся в улыбке:
– Черт побери, Алекс, я сам был одним из них.
– Правда?
– О да. Я проработал в охране примерно полгода.
– Значит, вы знали Тома Даннингера?
– И Мендосу тоже. Он приезжал пару раз.
– Они ладили?
– Не знаю. – Он задумчиво наморщил лоб. – Я ведь в основном стоял снаружи.
– Как Даннингер относился к тому факту, что у него есть противники?
– Ну… ему это не слишком нравилось. Он пытался всех убедить, давал интервью, даже побывал на одном митинге в городе. Но кажется, что бы он ни делал, что бы ни говорил, становилось лишь хуже.
– А что насчет Мендосы?
– Не знаю, общался ли он хоть раз с демонстрантами. Да ему это было и не нужно. Он иногда приезжал сюда, и все.
– Случались ли за время вашей работы чрезвычайные происшествия? Кто-нибудь пытался вломиться в лабораторию?
Бенни развернул стул, придвинул скамеечку и положил на нее ноги.
– Вряд ли в лаборатории хоть раз бывали посторонние. По крайней мере, при мне их не было. – Он немного подумал. – Иногда, правда, подходили к самым дверям, вешали плакаты прямо у меня под носом. Угрожали.
– Чем угрожали?
– Говорили, что прикроют лавочку, и все такое. Дошло до того, что Даннингер перестал бывать в городе, и за покупками приходилось ездить нам. Но ситуация всегда оставалась под контролем. Идиоты приходили и уходили. Порой мы никого не видели целыми неделями, а потом они начинали появляться каждый день.
– И вы наверняка сообщали в полицию.
– Да. Некоторых арестовали. За вторжение на чужую территорию или за угрозы, точно не помню. – Он прищурился. – Стоит человеку захотеть, и он становится настоящей сволочью.
– И что вы об этом думали?
– Я думал, что протестующие – чертовы придурки.
– Почему?
– Любой, кто хоть что-то знал, понимал, что он ничего не добьется. Мы не предназначены для вечной жизни. – Он снова задумался. – С другой стороны, если кто-нибудь придумает, как это сделать, мне бы совсем не хотелось, чтобы ему помешали.
Двадцать минут спустя мы с Алексом парили над Большой рекой в поисках руин Приюта Эпштейна, на которые указывал маркер. Оказалось, что их просто не существует. Бенни предупреждал нас, что там ничего не осталось. Мы считали, однако, что он преувеличивает и там есть хоть что-то – обугленная стена, несколько столбов, обвалившаяся крыша.
Деревья доходили до самого берега реки – относительно молодые, выросшие на месте уничтоженных пожаром. Следы разрушений виднелись до сих пор – поваленные стволы, почерневшие пни, – но понять, остались ли они от пожара 1365 года или какого-то другого, было невозможно. Впрочем, это вряд ли имело значение.
– Взгляните на изгиб реки, – сказал нам Бенни. – Там есть островок с нагромождением камней. Лаборатория находилась к западу от него, на южном берегу.
