– Таки не надо делать шумно, – тихо сказал Хаим, – ждите очередь, имейте ваше терпение. Или у вас такой срочный вопрос? Были бы ваша жена, так я бы себе подумал, будто вы уже почти совсем родила.
– Я пришёл порешать за рыбу, и это сильно срочно.
– Это очень хорошо, что кто-то наконец-то пришёл порешать за рыбу. А то ей так трудно: говорить она не умеет, и никто не берётся за неё порешать. Но вы всё-таки постойте у стеночки, и ваш черёд обязательно придёт даже раньше, чем мессия.
Тихая речь подействовала на здоровяка успокаивающе, и он позволил плешивому оттащить себя в сторонку.
Вперёд выступил старик в ветхой меховой шапке. Его сопровождал юный сын, скрюченный под тяжестью мешка.
– Цадик Хаим, нас послал к тебе рабби Иохим из самого Рима. Беда свалилась на несчастные еврейские головы, будто до того нам было мало. Они избрали папой Григория, чтобы я вывихнул ногу, танцуя на его могиле.
– Что вы говорите! – покачал головой Хаим. – Как же они могли! Интересуюсь спросить: а кто избрал?
– Ну как, – растерялся старик, – разумеется, кардиналы. Избрали нового папу римского, который стал Григорием Девятым.
– Девятый – это, наверное, не сильно новый? Всё-таки до него имелось целых восемь, и это – только Григориев, а ведь были, наверное, и с другими именами. Это очень любопытно, но я таки не могу понять: какое отношение это радостное прискорбное событие имеет к евреям?
– Самое прямое. При папе обретается шмок Домнин, изгнанный из еврейской общины за сомнения в святости талмуда. И теперь Домнин, чтобы его носили на руках до самого кладбища, сделался христианином.
– Это не первый и не последний еврей, который сделался христианином или сыном их бога, неважно. И ты бежал из самого Рима, чтобы сообщить мне о таком пустяке?
Старик вздохнул:
– Это не пустяк, цадик Хаим, совсем не пустяк. Домнин заявил, что талмуд оскорбителен для христиан и должен быть уничтожен. Рабби Иохим уверен: пройдёт немного времени, и новый папа Григорий повелит отобрать наши священные книги и сжечь. Потому я и бежал так далеко, на край света. Здесь, в Солдайе, распоряжения папы не имеют такой силы, как в Риме или Париже. А в моём мешке – самая главная драгоценность евреев Рима, Равенны, Анконы и других городов. Свитки талмуда, которые от руки переписывались нашими предками на протяжении веков. Некоторые из них помнят Палестину. А может быть, даже Египетское пленение. Они не должны погибнуть.
Хаим поднялся и сказал:
– Ты сделал великое дело, старик. И сделал его верно. Я немедленно попрошу собрать кагал, чтобы решить, как лучше сберечь святыни, чудесно спасённые благодаря твоему мужеству. Думаю, на сегодня это – единственное дело, заслуживающее внимания.
Присутствующие зашумели, столпились вокруг гостя из Италии: каждый норовил высказать восхищение растерявшемуся от такого внимания старику. Многие начали пробираться на выход.
Верзила в кожухе очнулся:
– Как это – «на сегодня всё?». А как же за рыбу?
Врезался в толпу, как катран врывается в стаю тюльки, и начал пробиваться, раздавая тумаки и пинки. Добрался, упёрся гигантскими кулаками в столешницу и проревел в лицо Хаиму:
– Мне дела нет до богохульных книжонок, да и вообще, плевал я на ваше жидовское племя. Но за рыбу ты мне ответишь, и ответишь прямо сейчас! Какого хрена ты задрал цену и скупаешь весь утренний улов?
Иудей поморщился:
– Молодой человек, ну до чего же вы шумный. Ваша мама не оглохла, когда рожала такое чудо? А за цену на рыбу вы не волнуйтесь: она будет такая, какую я захочу. Это называется коммерция; впрочем, умоляю вас, не запоминайте это слово. Не дай бог, ваша голова заболит: слово для вас слишком длинное и может не поместиться в столь крохотном комочке соплей, который вы считаете своим мозгом.
Верзила замер на какое-то время, собрав на гладком лбу непривычные морщины. Потом сообразил. Выхватил из-за пазухи громадный нож и заорал:
– Так ты ещё и смеёшься надо мной, христопродавец! Убью, животное!
Хаим вдруг подлетел, словно распрямившаяся пружина: через секунду он уже стоял на столе, выбитый из руки громилы нож улетел в угол, а в горло упирался кривой сарацинский клинок:
– Ну ты, ушлёпок криворукий. Будешь размахивать в моём доме железякой – проглотишь её, не жуя. Понял, огрызок?
– По… Понял, уважаемый, – просипел верзила, косясь на сверкающее лезвие, – я пойду тихонько по своим делам, хорошо? И нашим всем передам: делать всё, как велит господин по имени Хаим.
– Вот именно, что Хаим, – иудей вздохнул, – всё разговоры разговариваю. Твоя башка давно валялась бы на полу и с удивлением взирала на твои же кишки, если бы меня звали, как прежде, Хо…
– Хорь!
Последнее крикнул высокий монах, идущий от двери.
