четыре года назад. Вы не смеете меня осуждать.
– Я не осуждаю тебя, – с трудом произнёс Анри, – а прощаюсь. Магистр мне рассказал немного больше, чем тебе, потомку гэльского филида.
И ударил неуловимым движением – прямо в сердце.
Сержант покачнулся, выронил меч. Прижал руки к груди, изумлённо посмотрел на своего командора – и упал поперёк обезглавленного им тела товарища.
Небо только этого и ждало: разорвалось, загрохотало, обрушилось огнём на каменного идола. Вспышка отбросила Анри, швырнула на спину.
Оглохший от грома рыцарь лежал на спине и смотрел в извергающее молнии небо. Первые капли дождя упали на лицо и смешались со слезами.
– Лучше пять лет отшельничества и пять битв с сарацинами, чем такое, – кричал Анри небу, пытаясь перекрыть грохот, – великий магистр Пьер де Монтегю, надеюсь, хорошенько прежде подумал, чем решился, – но легче ли мне от этого станет, когда мы будем жариться на соседних сковородках в аду? Deus propitious esto mihi peccatori…
На месте трагедии вспыхнуло ослепительное пламя, с рёвом прыгнуло ввысь – и исчезло.
Анри подошёл к груде пепла, оставшейся от соратников. Пробормотал:
– Domini in requiem…
Перекрестился. Снял с пояса флягу. Глотнул, поморщился. Вылил несколько капель на дымящееся кострище.
Пепел зашевелился. Поднялась, села перемазанная фигура.
– Это чё, бухло? Зачем добро переводишь? Дай сюда.
Ошеломлённый Анри выронил флягу. Отскочил, начал дёргать рукоятку внезапно застрявшего в ножнах меча, крича:
– Изыди, сатана!
– Это старофранцузский, – определил пришелец, – скверно. А туда ли я прибыл? Мне вообще-то надо в Дешт-и-Кыпчак, в тринадцатый век. Ну, ладно, тюркский или славянский. Даже персидский, хрен с ним. Но старофранцузский! Во попадалово.
Поднял флягу. Покачал головой:
– Вот лошара безрукий, тарой швыряется. Половина вылилась.
Припал. Заходил кадык, как поршень. Выдохнул:
– Ну, не «ВСОП», конечно, но покатит. Говори, лягушатник, куда это я попал. Э-э-э, то есть: «Салю, месье. Парле ву рюс?» Хотя это было бы слишком хорошо.
– Я говорю по-русски, – с трудом ответил Анри.
– Вот и славненько. Тамплиер, что ли?
– Командор ордена Храма Анри де ля Тур.
– Значит, всё по плану. А то я уже переживать начал. Где тут мой рюкзачок? Ага, вот он. Будем знакомы, я – Барсук.
Анри глянул на изуродованное лицо, криво распоротый и грубо зашитый рот. Виду не показал, но протянутую руку пожал с внутренним содроганием.
* * *
Утром Хаим подивился:
– А где сержант и этот, третий?
– Я вместо них, – сказал незнакомец в чёрной хламиде с невиданным мешком за плечами, – Барсуком меня зовут.
Броднику новичок не понравился. Оглядел, хмыкнул:
– Ну и рожа. Будто ученик портного спьяну резал и шил, да руки дрожали.
Повернулся к тамплиеру:
– Не прогадал, Анри? Двух бойцов поменял на этого недомерка. На мой взгляд, гешефт сомнительный.
Тамплиер сказал тоскливо:
– Ни о чём не спрашивай, брат. Он теперь поедет с нами.
Барсук, кряхтя, забрался в седло не сразу: мерин косился, храпел и каждый раз отступал на шаг, стоило пришельцу всунуть ногу в стремя. Вздохнул:
– Ох, отвык я от этой забавы. Опять скакать да баранину жрать недоваренную, без соли. Везёт же другим: роскошь римских бань или массажистки в стовратных Фивах, а не темнота средневековая, где ночные горшки из окон льют. Вернусь – потребую перевода в другой департамент.
– Чего это он? – тихо спросил Хорь. – Бормочет невесть что. Головой стукнулся? Где такого взял?
Анри только рукой махнул.
Туман навалился, словно ночной кошмар: будто пуховой подушкой придушили. Всё вокруг стало неверным, неясным, руку протяни – пальцев не разглядишь; лишь узкая полоска воды видна вдоль борта, а что там дальше – бог весть.
